Леонид Лушников - След заката

— От подножья хочу глянуть на Синельников утес да кое-что вспомнить… — с неохотой пояснил он Петру Семеновичу, приставшему к нему с расспросами. — Ну и новый мотор испытать.

— Смурной че-то ты, Матвей, ноне! Сидел бы на печи да ел калачи.

— Калачи-то у меня, Петя, горькие. Анна уж не встает, — Матвей Егорович махнул в сердцах рукой и пошел к катеру, поджидавшему возле моста.

С низов встречно шел стеной свежий ветер, ударяясь в железную рубку, стелил на стремени крутую волну, бросал ее на пологие щеки обшарпанного носа. Катер безжалостно кидало из стороны в сторону, заваливало рули, но Матвей Егорович весь путь пробыл на мостике, с трудом удерживая штурвал, отполированный его руками за долгие вахты, пристально вглядываясь в берега, как будто прощаясь с ними, что-то шептал сухими губами. Волнение захватило старика. Григорий, бессменный его помощник, стоял рядом, силился разобрать слова старика, но их сносил ветер, рвавшийся во фрамугу со свистом.

На старом месте, возле крутой ложбинки, окантованной бело-красными известковыми скалами, где когда-то местные казачки жестоко покосили отряд, Матвей Егорович сошел на берег, медленно побрел в сторону горла узкого ущелья, стиснутого стенами Синельникова Камня, там сел на травянистый бугор и, выставив на солнышко крутой лоб, проговорил распевно, словно читал молитву:

— Ох, солнышко!.. Родимое! Красишь землю во все цвета, и она живится. Скоро и меня примет… Живу-то только для Анны!.. Вот приберет ее Бог, и я следом!.. — голос подсекся. — Она-то, бедная, больше меня мучается! Не верил я в тебя, Боже! Ты уж прости!.. Но все же погляди на землю и на людей, и помоги им… А теперь прошу и кровью… моей, вот тут пролитой, ослобони Анну от боли и прибери ее поскорея!.. А то я уж и сам умаялся жить!.. Да и не хочется глядеть на то, как все зорят то, что мы строили и оберегали. Веры нет в будущее… После войны и то легче было… Потому что видели свет, а сейчас, как кукушки… По чужим гнездам… Помоги! Знаю, трудно, но надо!..

Совершив свою просьбу, он раскурил трубочку, хотя врачи давно ему запретили баловаться табачком. Матвей Егорович воскрешал в памяти разное, но уперся, как в стену, в судьбу дочери, выбравшую путь воина. «А Сонька ведь там!.. — переживания перекинулись на это. — Да уж, поди, баб-то не подставят под пули душманов?! О-о-о!.. Кто знат?! Русские бабы никогда не ошивались в тылах да штабах… А Сонька не постелется под начальство! А значит — впереди!..»

Обитали в заводи долго. Сварили ушицу из пойманных тут же окуньков. Под жгучий от перца навар распили поллитровку. И в обратный путь тронулись только к вечеру. Ночь подкралась незаметно на полпути и, чтобы не напороться на обмелевших шиверах и порогах на камни, решили заночевать в уцелевшей сплавной избе. Избушку кто-то из рыбаков обихаживал. Матвей Егорович не спал до рассвета. Стояли, словно наяву, прожитые годы, когда молодая Анна встречала его баркас в этих протоках, стоя по колено в воде, цвела улыбкой, и игравшие солнечные блики на воде пятнали ее оголенные ноги яркими зайчиками…

Вывалились из заводи чуть свет. Матвей Егорович встал за штурвал. Моторист, здоровенный малый, из флотских, на корме возился с лебедкой, ломиком прокручивая тяжелый барабан, обвитый тросом в заусеницах от старости. Григорий в тесном кубрике заваривал чай. Внезапно он услышал тяжелый топот по палубе, вскрики и выскочил наверх. Катер шел полным ходом на серый прижим. Матвей Егорович висел на штурвале, а моторист орал, пытаясь оторвать его руки, чтобы выправить ход катера:

— Дядя Матвей!.. Дядя Матвей!.. Гришка, помоги!.. Глуши движок!..

Григорий кинулся в моторный отсек. Наступила тишина. Только булькала и плескалась за бортом вода, катер, потерявший сразу ход, медленно и боком сваливался на отмель. А Матвей Егорович, оторванный от штурвала, с остановившимся взглядом, завалился на руки моториста, оравшего:

— Тащи аптечку!

Григорий ухватился за руку, нащупывая пульс.

— Вася, пульса нет!.. Он умер!.. — сдавленно проговорил Григорий. — Аптечка не поможет!.. Врача бы…

— Где его взять…

Отяжелевшее тело с трудом опустили на пол рубки.

— Ты что?! Как умер?! Стоя за штурвалом… Может, он еще жив?! Сознание потерял… Давай делать искусственное дыхание!..

Григорий медленно стянул с головы фуражку, сжал ее в кулаке так, что треснул лаковый козырек.

— Нет, Вася! Помер! — он закрыл глаза старому капитану.

Тело вынесли на носовую палубу, расчистив ее от разного хлама, прикрыли брезентом и включили ревун, баламутивший берега. Люди высыпали к реке, с беспокойством смотрели, как катер с приспущенным флагом резал бешено стрежень, толковали тревожно: