Леонид Лушников - След заката

— Ты чего заторопился?! — пытался остановить его Трифонов. — Покурили бы…

Петр Семенович даже не обернулся. В душе у него творилось непонятное: то ли обида, то ли радость.

— Обиделся, — проговорил задумчиво Боровой. — Теперь уж полный разлад!!.

Петр Семенович, проходя мимо гривы, разъятой и голой, остановился на минутку, глядя на торчавший из воды ковш экскаватора, проржавевший до красноты, думал: «Это че же с Колькой творится?! Петька Самохин два пустых вагона утопил на Соре, так ему десятку влепили!.. А тут!.. Нарыл, напортил, технику завалил, а его в Москву? Ой, Колька, путь-то твой опасный!.. С властью породнился и попортился!.. Вот ведь горе!..»

Старик стоял и смотрел на рукотворное болото. Теперь уж о расширении Айгирского завода в сторону деревни никто и не вспоминал. Похоронили затею, а место попортили. А Петр Семенович все время переживал за сына, думая, что припаяют ему печатку за такое безалаберное хозяйствование. А оказалось, что зря волновался. Николая Петровича еще и повысили. Тут же Петр Семенович вспомнил, как весной, когда разлив был особенно яростным, Бересень ворвалась на гриву, смыла все, что накопали строители, образовав болотистое озеро, которое сразу же начало зарастать талом и камышами… Да и держаться за усадьбу, рядом с которой дышала с натугой раненая земля, стало труднее. Ко всему, прошлым летом быстро осиротела веселая усадьба Ветровых. Дом после смерти Анны и Матвея Егоровича начал обрастать зеленым мхом, корежиться и коситься без хозяйских рук. Алексей и Петр Семенович общими усилиями с соседями сохраняли усадьбу, но с гибелью в Афганистане Сони Ветровой, последней из их рода, бросили стараться, охладев к месту.

— Слизнула жизнь родовое, а уж теперь чего маяться. Продать? Кому нужна развалюха?! Да и жалко терять память… Все же моя зарубка есть в этих стенах. А земля теперь не в почете, — сдавленно говорил Петр Семенович Алексею, глядя с тоской на то, как зять забивает крест-накрест ставни досками, кои готовил Матвей Егорович для палисада. — А может, Леха, еще сгодится?! Может, дети и внуки вернутся?!

— Не вернутся, батя! — Алексей со злобой вогнал последний гвоздь в доску, поглядел на свою работу, подытожил: — Ну и все!

Их семья тоже поредела за эти годы. Словно ветром выдуло молодую поросль из деревни. Маринка так и не вернулась из Карелии, где она отрабатывала положенные два года после техникума. Выскочила замуж за местного ученого-лесовода и уж выращивает двух сыновей-погодков, навещая Бересеньку раз в пять лет да на похороны родных. Петр Семенович не ожидал такого от любимой внучки, вначале возмущался, но потом притих, махнув на все рукой.

— Гробится все!.. А почему? И раньше ведь выезжали люди, но потом вертались на свою землю. С головы начало государство гнить и до низов дошло. Разлетелись!..

— Чего же, батя?! Они должны всю жизнь возле нас просиживать?! Свет не на Бересеньке сошелся…

— А че же ты тут сидишь? — потом неожиданно притих и согласился. — Ну, да… — но в душе кипело, и он, отодвинув чашку со щами, вышел во двор остудиться.

Все вроде бы уж понахватали годков, а Зоя Березина и не старела. Правда, когда-то охваченная солнышком копна волос заметно посерела, посеклась и поредела, но все еще притягивала взгляд своей яркостью. Родня, съехавшаяся в прошлом году на похороны Матвея Егоровича и Анны, умерших почти в один день, все в один голос восхищались Зоей.

— Зойка, как законсервированная!..

— Да!.. Горюшка хватила, а себя соблюла…

Павел Ястребов, прилетевший из Москвы, где он учился в университете, передав привет от Николая Петровича Березина, вручая московский подарочек, шелковую полушалку, восхитился:

— А вы, тетя Зоя, вовсе не стареете!

Зоя, примеряя полушалок, ухмыльнулась.

— Чего это ты, племяшка, завыкал-то?!

Павел смутился, а Маринка подколола брата:

— А он дипломат! Вот и манежится… Хо-хо-хо!..

— Хвосты-то еще не разучился быкам вертеть? — похохатывая, поддел его дед, любуясь внучком, одетым в черный костюм.

— Чего пристали? — Зоя отвела племянника в сторонку, выспрашивала: — Николай Петрович не женился?

— Холостяк! А вы бы, тетя Зоя… ты, — поправился он, — заехали, когда были у Егора в Рязани. Рядышком… Он вспоминает тебя…

Зоя ничего не ответила, только скрытно улыбнулась и ушла в избу, где бабы готовились к поминкам…

Матвей Егорович Ветров, после того, как его поднял с недужья Трифонов, каждое лето не сходил с мостика. Правда, болезнь нет-нет да скрутит не на шутку. Но он скрывал, хорохорился и бодрился, стараясь скрыть от родных и особенно от начальства, боясь, что его турнут с работы на пенсию, а еще хуже припаяют инвалидность. Тогда прощай все!.. Но годы брали свое, подминали, как катком, последние силы. И он частенько отсиживался на палубе, а не за штурвалом. И словно предчувствуя свою близкую кончину, оставив под присмотром Катерины Анну, слегшую еще зимой от точившего ее желудок рака, ушел на несколько дней в низы, к Синельникову порогу, хотя в этом никакой надобности не было.