Леонид Лушников - След заката

— А я завязал! Печенка пошаливает… Свое я выпил. Сын-то у тебя, наверное, в Афгане? Он же летун…

— Там! А не надо бы… Я за всех навоевался. Хотя там звания куют и монеты тоже.

Петр закурил, отвел папиросу в сторону, глянул на Розу, присевшую с ногами на диван, сухо заговорил:

— Кто-то кует на чужой крови, а кто-то ею умывается и гробы себе цинковые напахивает. Вот так, Вася!.. Всякое фуфло там законы правит… Земля крутится, времечко бежит, а на ней, в натуре, ничего не меняется. При Сталине так не курвились! Правда, мы все тогда чалились… Сейчас воля, а свободы не видать. Я не о себе пекусь, Вася… Мне свобода давно заказана… Кстати, о подельнике моем по побегу ничего не слышно?

Барыкин поставил пиалу на стол, потянулся за куском сахара, раскрошив его зубами с хрустом, что даже Паляй поморщился, только после этого тихо проговорил:

— Как Березин погиб, то слухов нет. А так, че?! Семья!.. Фролов с Сорокиным икру мечут… Фролов как раз с тех мест… Правда, там где-то Харламов, но он не прикроет. Генерал!.. Друг-то друг Березина, а только золото погон слаще… Далеко мы ушли от того времени, а у Сорокина до сих пор чесотка на вас! Чую, до гроба копать будет!..

— Поторопим…

Барыкин метнул взгляд на Паляя и понял, что уже приговорили подполковника, а с ним и Фролова. А Паляй, отхлебнув чай, зло проговорил:

— Большие дела, Вася, движутся! А эта шалупень путается под ногами. — Мы ведь не отцы-командиры, которые летают из Афгана… Мы дурь ножками через границу носим…

Барыкин качнулся на стуле, закурил, сказал задремавшей на диванчике Розе:

— Ложилась бы ты спать…

Роза встрепенулась, подошла к Паляю, положила теплую и мягкую ладонь на его голову, все еще сивую, но уже подернутую пеплом прожитых лет, сказала по-домашнему просто:

— Пока, Петя! Машу-то куда увезешь? Адресок хоть оставь. Как-никак, а подружки мы…

— Пришлем маляву!..

— Женился бы ты на Машке, — со вздохом проговорила Роза.,

— Дела сдам и женюсь, а пока закон не велит…

— Дикие у вас законы!

Паляй развел руками, поднялся из-за стола. Барыкин вышел его провожать. Возле калитки подзадержались. Нависнув глыбой над Паляем, Барыкин спросил:

— Слухи идут, что в гробах наркоту и меха возят. Правда?!

Паляй, отворяя калитку, проговорил сухо:

— Ты знаешь, Вася, мне один умный человек сказал однажды на беломорканальской зоне: «Анархия — мать порядка, а демократия — мать беспорядка». Так вот, властям все можно. Ты думаешь, воры пентюхи? Не-е-е-ет!.. Мы мертвых не оскорбляем… Пока! — Паляй пожал руку Барыкину и вразвалочку пошел к машине, где его поджидали Мария и Геннадий. Не доходя до нее метро вдесять, он внезапно остановился, крикнул сипло, с трудом выталкивая слова и воздух из перехваченного горла: — Прощай, Вася!.. Может, больше не свидимся!.. За все спасибо! — он поклонился как-то боком.

Барыкин горько подумал: «Прощается! А прямо не ответил… Подлючья жизнь!» Он стоял возле крылечка долго, не решаясь ступить на подметенные женой ступеньки, прислушиваясь к одинокому гулу мотора, удалявшемуся в сторону Синегорки, гадая, куда будет править Паляй, на Джезказган или на Кызыл-Орду? Дохнула скрипом и теплом избяная дверь полного гнезда. Роза разогревала вчерашние щи. Мужу пора на работу.

— Проводил?

— Уехали…

— А Машка не зашла, — обиженно проговорила Роза.

— Забурилась баба! Вот и забыла все и всех на свете, — проговорил Барыкин. — Тут и мужик растеряется…

С той ночи Барыкин с Петром Паляевым больше никогда не встречались. Развела жизнь по сторонам, словно отгородила каменной стеной навеки. Ближе к маю, когда уж вовсю цвели по степным увалам подснежники, дошел слух через Наседкина, что нашли тело подполковника Сорокина в купе скорого поезда с простреленным затылком. Соседи по купе, вышедшие в Талды-Кургане, толком ничего сказать не могли, хотя Фролов рылся с пристрастием…

— Паляй зря слов на ветер не бросает, — проговорил Барыкин в спину Наседкина. — Приговорчик-то приведен в исполнение… Теперь Фролова очередь…

Наседкин ничего не ответил, только еще больше ссутулился. Он-то точно знал, чья рука сделала этот выстрел.

В августе в дом Марии Марьиной въехали новые хозяева: муж с горластой женой да две девочки-погодки семи и восьми лет, приехавшие работать в совхоз откуда-то из России. А чуть раньше, в ночь перед Троицей, Роза, вышедшая ночью по нужде во двор, услышала торопливый звон лопат о каменистую землю на усадьбе Марьиных, тихий мужской говор и позвала мужа.