Леонид Лушников - След заката

— Плохо, товарищ Арютин, что тишина эта временная. Так что нам еще припомнят при случае об этом событии. Такое не утаишь. А вообще-то народ прав. Все идет к тому, что прикроют нас, прихлопнут, как мух. Сырьевой базы кот наплакал. Ну, пока!

В конце сентября после бюро райкома Алексея Ястребова пригласил в свою резиденцию руководитель госбезопасности района майор Пыльнов:

— Зайдем, побеседуем, Алексей Павлович!

У Алексея пробежали мурашки по спине: «Вот она, судьба! У всех кагэбешников и мусорков один прием и одна манера», — мелькало в уме. Он прямо смотрел в лицо Пыльнова, на котором стыло подобие улыбки, а глаза жестко пронизывали. «Профессионалы, — роилась мысль. — Кум так же по-змеиному лыбился».

Пыльнов отпустил молоденького лейтенанта, перебиравшего дела в шкафу. Когда тот тихо прикрыл за собой окованную дверь, Пыльнов широким хлебосольным жестом пригласил Ястребова сесть в кожаное кресло, проговорил мягко и вкрадчиво:

— Устраивайтесь поудобнее, Алексей Павлович. Может, коньячку? — Пыльнов кинул пытливый взгляд на спокойного Ястребова.

— На работе не пью…

— Ну, ладно. Тут вот поступили оперативные сведения о том, что в депо произошли массовые выступления рабочих. И там звучали антисоветские речи. Особо отличились, — Пыльнов заглянул в бумажку на столе, — термист из литейки Васин, механик с водокачки Пастухов и машинист паровоза Симонов. Скрыть от органов невозможно такое. Как это понимать?! Вы же член райкома, коммунист…

Алексей, не отводя взгляда от бесцветных глаз Пыльнова, сдержанно заговорил, хотя внутри все кипело «Как были сексоты, так и остались!»

— Ну-у-у, это слишком громко сказано! Да какое выступление?! Собрание… Мужики на нем немножко поспорили, поругали нас. Антисоветчины не было. Люди требовали ясности. Слухи носятся, подливают масла в огонь, а никто ничего конкретно не объясняет. Людям жить надо на что-то? Сокращение — это как пожар! А о каждом собрании мы никогда не докладывали в район.

— Но там была настоящая забастовка! Люди отказывались выходить на работу! — настойчиво заговорил Пыльнов. — Это ли не антисоветчина?! Что-то вы не понимаете, товарищ Ястребов.

— Мы все понимаем. Машинисты часто отказываются выезжать на линию, когда плохо сделан ремонт. Все-таки железная дорога. Не дай бог авария! Они правы… Завалы зимой, весной паводок разрушает пути. Как поведешь состав?

— Ну, это чисто технические проблемы, — Пыльнов поджал тонкие и сухие губы, отчего лицо его еще больше окаменело. Он понял, что начальник лесхозовской железки просто темнит. — Еще вот что! Вы уж предупредите своего тестя… Сыновья заслуженные люди, а он черт-те что орет по пьяни. С Трифоновым я уже поговорил. — Все!.. Не задерживаю… Но вы уж не стесняйтесь, докладывайте обо всех проявлениях…

Поднимаясь с кресла, Алексей косо глянул в непроницаемое лицо кагэбиста, молча вышел в длинный коридор. «Хитер-бобер! Ха!.. Жди, мусорок!.. Гладко подъезжает, сучок! А все же он меня подцепил на крючок. Эти друзья просто ничего не говорят и не делают. Поосторожнее надо бы… Забылся, — размышлял Алексей, выходя на площадь, где стоял его потрепанный москвичок, не оглядываясь на окна, точно зная, что Пыльнов следит за ним сквозь красные тюлевые шторы. — Ну, а что делать?! Жизнь у меня такая скрытная».

Пыльнов действительно не отходил от окна до тех пор, пока Ястребов не сел в машину и не выехал на тракт.

— Ничего, — проговорил он тихо. — Гонорка много! Собьем…

Пыльнов сел за стол, нажал кнопку вызова. В двери мгновенно появился пожилой капитан, вытянулся:

— Слушаю, товарищ майор!

— Вези сюда деповских говорунов. Да без шума!

— Сделаем, не впервой. Разрешите исполнять, — тряхнул капитан седеющей головой.

— Давай!..

День подходил к концу. Пыльнов вышел из кабинета уже поздно ночью, поодиночке вызывая к себе деповских рабочих. Допрос он вел тихо и мирно. Мужики тряслись от страха, но молчали, поняв, что слова Алексея Ястребова вылились в правду, в горькую правду. Выйдя к утру из предвариловки, поклялись перед собой языки больше не распускать…

День выдался нудный и дождливый. С северо-запада, с «гнилого» угла, как говорят в народе, тянуло темно и беспросветно. Петр Семенович Березин с утра уплыл на плоскодонке к камышовому заливчику ставить морды. Он опустил две штуки под камень, а одну за коряжиной, где водичка тихо подгибала водяную осоку, надеясь тут заманить щучку. Долго ждал, зябко съежившись на корме. Река уже дышала холодком, да сверху сыпало туманно и мелко-мелко, пробивая прорезиненную ткань плаща. Дымок самокрутки сине вился из-под капюшона. Темнота мало-помалу рассасывалась, и уж стали видны прибрежные тальники. «Можа, хватит? Кто-нибудь уж залетел!» — подумал он, высвобождая руку из-под старенькой плащ-палатки, сохраненной еще с войны, приглядываясь к светлеющей постепенно воде. Оставлять морды в заводи без присмотра он побаивался. Сопрут, как пить дать, а плести уж не те годы. Выбросив окурок на течение, думая о рыбацкой удаче, Петр Семенович выволок одну за другой морды. В одной, той, что стояла под корягой, билась щучка килограмма на полтора, другая была пустая, а в третьей шелестели плавниками два подъязика и полосатый окунишка. «Ну и ладно! На ушицу хватит, — обрадовался он. — Теперь бы к ушице-то!..»