Леонид Лушников - След заката

— А далеко берлога отсель? — спрашивал Силантий, как будто небрежно, прикуривая от уголька, катая его в мозолистых ладонях.

— Совсем рядом… На лыжах за полчаса дойдем…

Весь вечер строили план, экономно попивая из кружек водку. Трифонов, пяля большие черные глаза на напарника, учил, что делать, как себя вести на всякие случаи. У Силантия впервые дрогнули губы, но он виду не показал, а, наоборот, еще больше ерохорился, моргая мохнатыми ресницами.

— Ты не боись! Чать, я мал да удал!.. Ха-ха-ха! Отмахнемся! — Хмель бодрил и звал на подвиги.

— Смотри, удалец! Не наложи в штаны…

Тропили лыжню к берлоге рано под лунным светом, вилюче кладя ее меж деревьев по пологому склону. Вскоре перевалили хребет, весь утыканный мелкими останцами. Снег тут сползал волной вслед за ветерком, переваливающим седловину. Трифонов шел по своим старым отметкам, молил, чтобы зверь оказался на месте, чтобы не промахнуться и не сгубить самого себя и старика, как-то разом поникшего в печали. Около буреломного овражка, где мочажина была забита сухостоем, пришлось прорубаться топорами до полянки.

— Кажись, пришли! — тихо вымолвил Трифонов, засовывая топор за перевязь, плотно по поясу охватывающую полушубок. — Точно, здесь!.. Вишь, чуть-чуть парок стелется у скалки. Лежит! На месте!.. — радовался он, чувствуя, как к сердцу подтекает холодок.

Силантий же от страха отвечать уже не мог. Зубы он сдерживал с трудом, чтобы не пустить их в пляску и не дробить друг о друга, как голыши в решете. Он сбросил с плеча двухсаженную слегу, вырубленную по пути в березняке, пятился и хрипел, словно придавленный непомерной тяжестью:

— Далее… все!.. Не пойду!.. А ну его!.. Сдался он мне!.. Спит и пусть спит… Животина же… Я… — он поперхнулся.

— Уже наклал в штаны! — усмехнулся Трифонов, чувствуя, как мандраж его покидает. Он достал из кармана полушубка бутылку с водкой. — Тяпни из горла… И сразу в бой пойдешь!

— Ты, че? Ты, че?! — отворачивался тот настойчиво.

— Пей, говорю! А то кину на съедение в берлогу!.. Раньше надо было думать, удалец! Куды я тебя дену?

Силантий, захлебываясь и всхлипывая, выпил половину и сразу заметно приободрился. Хмель пошел по жилам крадучись. Он сразу же взялся помогать Трифонову притаптывать снег, вырубать кусты, чтобы не мешали. Только после этого охотники приблизились к берлоге. Вход, занесенный почти полностью, нашли сразу, по парку, вившемуся из щели. Трифонов обвалил снег, внутри зашевелился зверь, покряхтывая, но выходить не думал.

— Не хочет!.. — нарочно громко проговорил Трифонов. — Бери слегу, Силантий!

Трифонов попятился метров на пять. Еще раз проверил стволы, те ли патроны вложил. «Как пойдет? — рвалась неспокойная мысль. По спине мелко-мелко покалывали мурашки. — Ежели дуром, то туго нам придется!..»

У Силантия сухота обметывала губы. Закрыв глаза, неуверенно сунул слегу в дыру, откуда несло слежалостью и еще чем-то пакостным, шибавшим в нос, как нашатырным спиртом, уперевшись во что-то мягкое.

— Сильнее!.. — глухо выкрикнул Трифонов.

Силантий не понял, какая сила швырнула его вместе со слегой в сугроб. Он увяз в нем с головой, задыхался, крик застрял комом в горле: «Господи, спаси меня!.. По-могите-е-е!» — мысли били набатом.

Потревоженный зверь выскочил вяло и встал правым боком к Трифонову. Он, наверное, еще размышлял о том, кто посмел его потревожить?! Кого ломать? Того, что копошится в сугробе, испуская вонь, или того, что целит в него. Трифонов уловил мгновенно этот миг растерянности зверя и выстрелил. Пуля попала в бок, где билась усталая в спячке печень. Медведь взревел и повернулся грудью к охотнику, поняв, что погибель шла отсюда. В маленьких глазках вспыхнула огнем ненависть, и силы еще были, хотя из разорванного жаканом тела ручьем хлестала кровь, парила на снегу. «Попал!..» — обрадовался Трифонов и вторым выстрелом пыхнула «тулка» прямо под мышку, где рыжеватый подшерсток вздымался от работающего на полную катушку сердца. Вторая пуля была смертельной! Она распахнула кроваво грудь зверя. Трифонову показалось, что вместе с лавиной крови у зверя вылетело сердце, но тот был живой и с последними силами качнулся на охотника, издав последний в своей жизни рык. Трифонов успел юркнуть за деревцо, как зверь всей тяжестью рухнул на то место, где только что стоял человек, обхватив в смертельных судорогах когтистыми лапами затрещавший ствол. С ветвей посыпалась труха и снежная пыль, сразу же забелившая бурую вздрагивающую шерсть, обагренную быстро застывающей на морозе кровью. Все! Что-то живое еще билось в судорожных трепетах больших лап, но глаза уже тускнели, покрывались белью и стекленели…