Леонид Лушников - След заката

Комплекс так же прихрамывал, несмотря на то, что у рабочих деньга пошла покрупнее. Как и всегда, никто на нужду не роптал, хотя цены начали взлетать стаей, как воробушки на насесте. Люди потихоньку гадали: «В конце хрущевского правления было то же самое. Брежнев скоро слетит!» И ползли слухи, что вскорости рыть каналы и работать будут на стройках коммунизма, как при Сталине, политические. Психов всех загонят на лесоповал, чтобы не болтали много и политикой не занимались. Теперь вправлять мозги будут старым и проверенным способом, а воров будут лелеять на зонах…

Лагеря, заложенные под Малиновкой, пополнялись вновь эшелонами…

Дни шли чередой. Ветры и морозы всполошились до времени. Февральские вьюги были еще впереди, с гор неслась хрусткая снежная мгла, приваливая лога и ямины, набивая в узкие щели, плотно, до звона. Ночами опять горели столбы над Шоломкой. Они игрались в измороси сине-лиловыми искрами, как будто над главным хребтом разразилась сварная дуга. Деревня и вовсе притихла. Если бы не гудевшие рядышком цеха завода, то разгорелись бы волчьи глаза на легкую добычу по деревенским сараям да овчарням. Но, невидимые в тайге, они боялись теперь подходить близко. Только самые отчаянные, загнанные голодом, приближались к огородам и нарывались на меткий выстрел Трифонова.

Почти все деревеньки, заглохшие от безработья, опустели совсем. Народ двинулся на Малиновку. Там, сказывали, жизнь повертывается к человеку лицом, а не задом. Алексей, вновь встревоженный нашествием на уральскую землю новых зон, снова задумался о своей судьбе. Да и как не думать?!

Февраль на уральской земле испокон веков вьюжный, морозистый и капризный, как всполошная баба. Навалился он на Бересеньку и ее окрестности струженными снежными зарядами, разбойничьими пересвистами пронизывающего до костей ветра и сыпучей, словно сахарной, поземкой. Степан Корнилович Трифонов, которого никогда и никто не величал полным именем, разве только Всесоюзный староста Михаил Иванович Калинин, вручавший ему в Кремле ордена и медали за немыслимые рекорды, с Крещения не находил себе покоя. После очередного купания в Прорве душа вновь просила чего-то. И тут вспомнилась медвежья берлога, найденная им еще в позапрошлом году неподалеку от Каменских лесоразработок. В прошлом году он наведывался в Каменку, срубил под хребтом избушечку и выложил добротную печурку из плитняка. Может быть, он погодил бы с охотой, но слово дал Матвею Егоровичу Ветрову, что поднимет его на ноги медвежатиной, встанет старик снова к штурвалу. А обещаниями Трифонов не любил бросаться попусту. «Слово — олово!» — говаривал он частенько. Ну и еще была одна помеха. Взял бы он зверя по осени, но боялся, что могут прихватить егеря из спецохотничьего хозяйства в Светлом, куда относилась вся территория по ту и эту сторону хребта. Подловят и не посмотрят, что ты дважды герой, жахнут годика два-три, и будешь париться на нарах и закапываться в гору на Малиновке, как крот. А тут подфартило! Каменские леса передали Темирязевскому лесоперерабатывающему комплексу. Теперь невидимая черта заповедника передвинулась на восток, за хребет. Но тревога все же селилась.

— Вот ведь незадача! — недовольно восклицал Трифонов, почесывая крутой, упрямый затылок, все еще в кудерьках, как у селезня. — Надо ехать к свояку на разведку, — решил он наконец-то. Хотя со свояком у него были большие разлады, когда тот пахал с ним на лесосеках, всегда надеясь на родственную скидочку. Но железный лесоруб правил бригадой жестко и блат ненавидел, хотя и с размахом пользовался своим положением.

Отпросившись на работе на три дня, пообещав Марфе привезти на воротник норку, Трифонов налегке, сунув только во внутренние карманы полушубка две бутылки «Московской», добытой в районе в спецмагазине для чинов, сел в поезд и поехал в сторону Челябы, по пути к которой стоит спецзаказник Светлый, напичканный по вольерам разным зверьем, подкормленным и почти ручным для услады охотничьего азарта высокопоставленных людей.

В другое время Марфа бы обязательно воспротивилась такой отлучке мужа, зная, что там будет гульба, ревнуя его даже к лесине, не задумываясь, подняла бы грандиозный скандал на всю деревню, но сегодня смолчала, потому что накануне ее Корнилович пришел домой трезвехонек и с целехонькой получкой. Ну а обещанный воротник уж совсем перевесил. Марфа от растерянности попервой даже потеряла дар речи, но потом все же ретивое не выдержало: «Ага!.. Мне норку, а сам зафитилит к матане!.. Жалко все же!.. Может, и вправду в Светлое?!» — мысли скакали вдоль и поперек. А вслух спросила: