Леонид Лушников - След заката

— Здравствуйте, лейтенант! Куда повезете и в какие части?

— Здравия желаю, товарищ майор! — тут же отозвался лейтенант, с нескрываемой завистью пробежав карими глазами по высокой груди десантницы, где горел красной эмалью орден Красной Звезды. — В Междуреченске комиссия… А там кого куда…

Соня вернулась к родне. Слышала за спиной, как сержант сказал восторженно:

— Боевая баба!..

— Отставить, Родионов! Занимайся делом!

Тут же вернулся Александр с белокурой девахой и подтолкнул ее, смущенную, к матери:

— Знакомься, мама! Это Натаха…

Девушка улыбчиво прятала глаза под густыми ресницами, прикусывая чуть припухшие от поцелуев парня губы. Розовое платьице едва-едва прикрывало острые коленки. И вся она походила на нашалившуюся школьницу, стоявшую перед строгим учителем.

— Ну, привет, Наташа! — Зоя прищурилась, рассматривала девушку, как бы оценивая ее. — Ты чья будешь?

— Я из Ленинского… Колосова… Учусь в Темирязевке, — лепетала та, еще больше краснея.

Выручать подружку подскочила Маринка. Блестя черными глазами, пропела, повиснув на плече Наташи:

— Это моя закадычная подружка, тетя Зоя! За одной партой сидим… А ты че скраснелась-то?

Александр улыбался, глядя то на мать, то на Наташку, стараясь понять, понравился ли ей его выбор.

— Ну, гуляйте! — тихо проговорила Зоя дрогнувшим от волнения голосом. «Колосова дочка, — толкнулось в мозг прошлое, но не забытое. — Начальника штрафняка… Помню ее еще малышкой… И уж штрафняк почти весь в землю ушел, и Колосова косточки сгнили…»

Из железного репродуктора, висевшего косо на бетонном столбе, послышался треск, словно рвали брезент, потом женский тонюсенький голосок возвестил: «Товарищи пассажиры! Будьте осторожны! Поезд Челябинск — Междуреченск прибывает на первый путь. Стоянка десять минут».

Сразу же все пришло в невероятно сумбурное движение. Толпа со всех сторон ринулась к вагону призывников, смяв жидкий строй, вытаптывая цветочные клумбы и круша штакетники. Милиционеры теснили людей на перрон, заливаясь как соловьи. Поезд встал. Тут же щелкнули сцепки. Призывники, не слушая команд сопровождающих, торопливо прощались с родными. Сашка Березин обходил не спеша. Напоследок сказал на ухо матери:

— Сдалась бы ты, мама, дяде Коле. Вон, какой он пасмурный…

— Сашенька! — стонала Зоя, не слыша его слов. Александр с трудом высвободился из рук матери, как-то бочком, натыкаясь на людей, побежал трусцой к вагону, часто оглядываясь и моргая. На длинных темных ресницах хрустально стыли слезинки. На него сбоку розовой птицей налетела Наташа и повисла на шее, говорила что-то торопливо и порывисто.

Призывников наконец-то затолкали внутрь вагона, и поезд сразу же тронулся, набирая скорость.

— Сашенька! — сдавленно выкрикнула Зоя, едва поспевая за вагоном. Остановилась она только на краю перрона. Дорогу преградил железный шлагбаум. Хвост поезда увильнул за косогор и исчез вдали. Тоска заполонила сердце матери. На искривленных губах сухость, как во время зноя. Николай Петрович Березин видел только трясущиеся плечи Зои. Он сдержанно попрощался с родными, сел в машину и уехал в аэропорт, поспешно минуя Темирязевское и не заезжая в райком партии к Назарову. На душе как будто посветлело, и окончательная потеря женщины, которую любил, уже не волновала.

Через три часа он уже был в воздухе. День клонился к закату. Сквозь далекие и редкие облака просачивалось постепенно разгоравшееся солнечное зарево. Мелькнула сине-белая нить Бересени и исчезла под крылом самолета, стремительно набиравшего высоту. Николай Петрович откинулся на спинку кресла, вспомнил ту ночь, сладостное опустошение, кряк чирка в излучине и молчаливое белое лицо женщины с плотно прикрытыми глазами… Теперь-то он понял, что уступила ему Зоя из жалости, а может быть, из-за того, что и сама хотела мужской ласки, но разочаровалась и оттолкнула. То чувство ревности, что вспыхнуло возле дверей ее комнатки, пробудилось снова. Николай Петрович вспомнил, как отец пытался все время вызвать его на откровенность, искал случая поговорить по душам. И на вокзале, когда покуривали в сторонке от баб, отец ткнул его кулаком в бок, спросил, еле-еле шевеля губами, чтобы не слышали другие:

— Что с Зойкой?

— Оставь, батя! — Николай Петрович болезненно сморщился и отошел к мужикам, судачившим о политике.

— Ну, это ты зря! — выкрикнул в спину ему Петр Семенович, в сердцах швырнув окурок под ноги.