Леонид Лушников - След заката

— С мужиками мы спорили, Николай Петрович, чуть ли не до мордобоя. Я им говорю, что невозможно меньше рубить леса, а перерабатывать больше. Что-то не вяжется! А все кругом талдычат: газеты, радио, телик… Куб — он и есть куб! Как ни крути… Хоть на попа ставь: доска, горбыль, обрези, опилки — больше не выкроишь! Может, ты мне, дураку, втолкуешь? А то мужики лопочут: «Раз партия велит — вынь да положь!» Как это!?

— Ты не у меня спрашивай, а у политбюро.

— Ха-ха-ха! — выдохнул вместе с папиросным дымом Трифонов. Его большие черные глаза завлажнели от веселости. — Алешка так же талдычит. А все же? Умные вы мужики, а правду сказать боитесь. Сидите…

— А ты тоже когда-то был наверху. И в Верховном Совете пороги обивал. Две звездочки заработал… Че же не спросил? У Сталина… Бартневу вон, из Яра, бюст поставили на площади, а тебе чего же? — перебил Трифонова Алексей, посмеиваясь.

— При Сталине, — посерьезнел Трифонов, — таких дурацких лозунгов не было! А для меня бронзы не хватило. Бартнев — он цуцик! Ему и килограмма в самый раз…

— О-хо-хо! — покатывался Николай Петрович, может быть, впервые так открыто и без всякой задней мысли смеялся он. — Вас послушаешь… Как в анекдоте!..

— Да че, анекдот! — встрял в разговор старший Березин. — Жизня такая пошла. Ордена и медальки сыплются, как во время снегопада…

— Во-во! — поддакнул Трифонов, смахивая с ножа приставшую рыбью чешую. — Все верно! Что, не правда?!

Николай Петрович сразу замкнулся. Поджав полные губы, взялся одевать лаковые ботинки на коже. Видно было, что отвечать на едкие вопросы мужиков он не собирался.

— Я, батя, к Ветровым схожу. А то еще обидится. Приехал и не показался.

Когда сын отошел в сторону огородов, Петр Семенович проговорил тихо:

— Секлетарь! А вы пристали: чего да почему? Неположено ему с высоты-то положения на такие вопросы отвечать.

Алексей полоскал рыбу в старице, отмалчивался. Трифонов с силой воткнул острием нож в разделочную доску, проговорил:

— Все, Петя! Можешь затоплять. А Колька-то другим стал! И брюшко, как кисель… А и вправду метил он еще на одну звездочку, да Брежневу самому золото нужно. Обрыбился!.. Прозевал момент. Изменился… Потому Зойка за него и не пошла. Она людей насквозь видит своими глазищами…

— Мели, Емеля! — выкрикнул Петр Семенович, вспыхнув и обидевшись за сына. — Ты это брось!.. Завидки берут, что не у власти! Ежели бы ты не лакал водяру, как верблюд на водопое, то, может быть, тоже где-то в верхах сшивался. Алкоголик!

Длинный Трифонов так и растянулся во весь рост на бережке, чуть-чуть не замочив ноги. Хохоча и мотая кудлатой головой, он с трудом поднялся и пошел к калитке. В проеме обернулся, выкрикнул без злобы:

— Я, Петя, работяга! А таких в верха не берут, чтобы кровь не мешалась. Номенклатура!.. Пойду, загашник выверну…

— На мою долю… — заикнулся было Петр Семенович, но Трифонов показал ему кукиш.

— А это видел?!

Петр Семенович в ярости чуть не разнес только что разгоревшийся костер под маслянисто-черными боками казана, пиная головешки.

— Дылда!.. Аквонавт!.. Подсохнешь — я те тоже покажу кое-что! Сволочуга!

Он бы еще нашел обидные слова, но его остановил Алексей:

— Хватит лаяться! Как кошка с собакой… Сколь знаю…

Всю ночь и весь день, почитай до самых проводов, по деревне лились песняки и глухо гудела земля под подошвами, отдаваясь в утесе Айгир-Камня. Гуляли по-березински, как в старину, до упаду. Сашка, главный виновник гулянки, давно уж сбежал из компании к девкам на танцы. Никто этого и не заметил. К утру второго дня перекинулись на заветный бережок Бересени. Зоя сидела чуть в сторонке, слегка выпивши, кидала в темную воду гальку, вспоминала такие же вот посиделки с выпивкой на вечерней зорьке, когда черноглазая деваха принесла в своих руках страшную весть о гибели Березина. «Течет времечко, как водица в речке, а я все с ним! — думала она с придыхом, как будто в сердце вошла колючая занозина. — Вчерась Катька все сватала к Николаю… Может, и пошла бы на лужок! Да только он, как пень: сидит и глазищами зыркает…

По какой-то причине отправку призывников задержали на неделю. Николай Петрович использовал эти дни, разъезжал по предприятиям комплекса на дежурившей каждый день у ворот березинского дома райкомовской черной волжанке. Люди не особенно радостно привечали бывшего директора, считая, что по его вине разрослось хозяйство и разбрелось, кинутое на произвол судьбы, как отара на косогоре. Возвращался он в Бересеньку мрачный, все время о чем-то думал, стоя рядом с порогом, возле порожистых Шумов, глядя, как увлекает скат воду, идущую клином в распор. «Вот так и моя жизнь течет с препятствиями, — колготилась мысль, особенно ярко выраженная здесь, у родных ворот. — Скатываемся…