Леонид Лушников - След заката

Егор стоял в перекате босой. Вода приятно холодила и щекотала ноги, обтекала, словно нежно обнимала. Егор улыбался и то и дело вырывал хариуса со струй, поспешно работая нахлыстом.

— Не разучился рыбачить, Егорушка?! — донеслось с берега. Егор на секунду отвернулся от слива. Дед блаженствовал на берегу, кинув на песочек одежду и протез, сверкавший на солнце никелем, опустив свою культю в небольшую заводь, где сновали пескаришки.

— Пока нет! — тихо отозвался Егор, боясь спугнуть такой богатый клев, махнув рукой, дескать, отвяжись, дед.

Петр Семенович, посидев у уреза, перебрался повыше на теплый и сухой песочек и задремал. Егор почему-то вспомнил Трифонова, поражаясь несгибаемой человеческой натуре. «Все было у мужика! — мысли текли медленно. — Жена умерла, и тут не согнулся, а принял другой образ жизни с трудом и болью. Кремень, а не мужик! Вот на таких держится государство во все времена! Надо бы навестить его! А вообще-то зачем?! Жалость он не любит и сразу увидит, с чем пришел человек. Не зря ушел из этого сплошного мира, утонувшего в грязи! Не зря!.. Он и там будет великим!..»

Клев неожиданно кончился, как обрубило! Егор еще выхватил пару ельчиков и смотал удочку, да и ноги занемели на галечном дне, омываемые прохладной водой. Откуда-то взялся над водой рой слепней и пикировал на Егора. Тот прыжками выскочил на берег, потрясая радостно кошелем, набитым рыбой.

— Видел, дед?!

Тот приоткрыл один глаз, спросил:

— Нарыбалился? Ранее здесь бочками солили хариуса…

— Клев кончился, а то бы еще похлыстал да и слепни налетели…

— Дождик будет, — Петр Семенович повел носом, горбатым, как спина окуня. — Слепень к дождю да и парит, парень. Че, чайку попьем али первача? А то чай не пьешь и силы нет…

— Ага! А попил — совсем ослаб.

— Ха-ха-ха! — закатился дед, не торопясь пристегивая протез. — Надо малосолку сварганить… Ты сходи за сушняком, а я хариуса вспорю…

К вечеру приехал со всем семейством Алексей, окромя Катерины, оставив ее ухаживать за скотиной. Машину Алексей загнал под скалу, а сами расположились на лужке, где полыхал длинными красными языками костер, освещая затемневшие урманы. В казане булькала уха. Запахи лаврового листа, рыбы и лука повисли под логом, утекая по первому легкому туманцу вдоль Бересени. Петр Семенович по старшинству разливал по стаканам самогон, говорил со скрытой тоской:

— Бывалоча, сойдемся тут семьи три, а то и больше, поляна не вмещала. Поредели ряды да и могилки на погосте разрослись. Марфа Трифонова в чужой земле лежит! И Сонюшка Ветрова вовсе на чужбине, — голос старика дрогнул.

— Да ладно тебе, батя, траур-то наводить! — проговорила тихо Зоя. — Все мы смертны… Одни раньше — другие позже, а все там будем… Грибков вот, Егорушка, попробуй. Вчера по грибы ходили. Да маловато ноне. Сушь!

Костер разгонял комарье. Верунька подкладывала в огонь сырой лапник. Подсыхая, он вначале дымил серно, но потом вспыхивал, словно порох. Искры вились меж вершин, туда же вздымалась песня, будоража округу:

Егор, замирая, слушал голос матери, всматриваясь в ее раскрасневшееся лицо, и тревожно было за нее: «Голова седеет. Тяжкая судьба у наших матерей!..»

Провожали Егора на службу через неделю. Снаряжая машину в аэропорт, Алексей ругался на баб, собравшихся провожать Егора до самого Яра:

— Ну куда?! Долгие проводы — лишние слезы! Там еще вашего воя не хватало!..

Наконец-то те сдались. Алексей проводил племяша до самолета. Егор сдерживал волнение, как мог, говорил с хрипотцой, пятясь к трапу:

— Ну, до встречи, дядька! На следующий год ждите!

Алексей не тронулся с места до тех пор, пока самолет, превратившись сначала в точку, не исчез за горизонтом. С севера подуло, дохнуло грозой, запахло озоном.

Алексей по пути заехал в райком, но там Назарова не оказалось. Секретарь сказал, что уехал по району. Гроза застала Алексея в горле ущелья, где Бересень впервые входит в горы, и дальше ее путь становится стремительным и грозным. Дождь шел непроницаемой стеной, и Алексей, прижавшись к обочине, пережидал неистовые порывы грозового урагана. Целых полчаса била в лобовое стекло лавина дождя и ветра. За это время Алексей успел передумать многое. Особенно его волновала непримиримая настойчивость Николая Петровича вернуться к старому проекту…

На той стороне Бересени, заросшей тальником и черемушником, у излучины, где река делает крутой поворот и входит в Атамановскую шиверу, тракт, минуя серпантин по склону горушки, бежит вдоль самого уреза реки. Весной его частенько подтопляет, хотя дорожники из Темирязевского стройуправления каждый год валят на дамбочку строительные отходы; кирпич, бетон и всякий мусор.