Леонид Лушников - След заката

— Привези дрожжей да сахарку. Маловато я прихватил барды. Тут, на воле, быстренько поспеет.

— Хватит вам два бидона. А то перепьетесь…

На насмешку зятя Петр Семенович только хмыкнул и махнул рукой вслед. Алексей сел за руль и выехал по вилючему летнику на хребтину увала, скрывшись за пихтовником, сине-зеленым, как майское небо на закате. К обеду он уже был дома. Катерина встретила мужа у ворот, спросила:

— Наказал, чтобы батя больно-то там не баловался выпивкой? А то сердечко-то у него побаливает.

— Наказал. — Алексей улыбнулся. — Только подействует ли?! Батя до меры туго доходит. Егор сразу за рыбалку взялся. Может, оттает от войны. Зойка как? У бати язык, как помело…

— А у самого-то! С утра не плакала. Уехала в Атамановку, в церкву.

— Виноват! — Алексей улыбнулся. — Батя, как ужак, все вытянет. Съезжу в Темирязевку, отгулы возьму и закатимся к бате. Дрожжей у Машки выпроси, а сахарку я добуду сам…

Светлую радость Зои затемнил свекор, в тот день, когда вернулся из Междуреченска Алексей, привезя с собой литр водки, подарочек Николая Петровича ради такой радости. Тут-то и брякнул Алексей во время курева во дворе, что Егорка воюет в Афгане. Глаза старика засветились.

— Я знал, что он там! Березины еще никогда от боя не уклонялись!..

Алексей уже был не рад, что рассказал о службе Егора, но назад пятками не пойдешь. Слово не воробей — вылетит, не поймаешь. Поэтому он строго-настрого предупредил развоевавшегося старика:

— Смотри, не ляпни при Зойке!

— Ну-у-у, могила! — развел в стороны руки Петр Семенович.

Горело все внутри у Петра Семеновича от того, что хотелось хоть с кем-то поделиться своей радостью. И когда уже изрядно захмелев, он забыл о своей клятве. Обведя всех коршунячьим взглядом, он заорал так громко, что спугнул кота с окошка:

— Десантнику ура-а-а!.. — вскочил, пошатнулся и чуть не упал навзничь. — Молодец, внучок!.. Даешь жару душманам!.. Так и дальше…

— Ты чего? — оборвал его Алексей.

Петр Семенович, поняв, что опростоволосился, замолк и только рот продолжал раскрываться, как у щуки, выкинутой на берег.

— Каким душманам?! — Зоя обмерла и схватилась за грудь: «Врал!» — Егорушка, милый, правда?

Егор опустил голову.

— Отца забыл?! А Саша!.. Доколь все терпеть?! Да что вы со мной делаете, изверги! Не пущу больше никуда! Хоть убейте!..

— Мама!.. Мама!.. Успокойся! Ну, что ты? — он обнимал ее за вздрагивающие плечи, целуя замокревшее от слез лицо. — Я же солдат!.. И братан, и батя были солдатами… Ну, как же мне поступить? Спрятаться за твою юбку?!

Верунька, глядя на всех темными глазами, наконец-то разрядила обстановку:

— Чего плакать-то, раз уж воюет? А ты, дед, орешь, как резаный! Уря-я-я! Сам бы шел да воевал!

Все замолчали. Только дед искал слова:

— Да ты… да ты, шмакодявка! А ну, выйди из-за стола. Научись сначала со старшими разговаривать, а потом уж встревай в чужой разговор! Ишь ты!

Верунька выскочила из-за стола, в дверях показала деду красный язык.

— Ах ты! Где мой костыль? Еще дразнится, короста!

Ссора деда и внучки рассмешила всех. Даже Зоя улыбнулась тихо, вытираясь платочком. «Может, все обойдется?! Ах ты! Вот уж судьба! Куда же от нее деться!..»

Егор отдыхал на вольной воле душой и телом. Здесь все было знакомое и родное до боли с самого детства. Отца он не помнил, родился уже после его гибели, но помнил, как Алексей таскал его на закорках по тайге, когда усталый, с разбитыми ногами мальчишка валился с ног. Сашка был выносливее да и старше, руководил им строго и безжалостно. Когда Егор чуть-чуть подрос и пошел в школу, они с братом частенько наведывались сюда, за Синельников Камень, бродя с дедовской двустволкой, стоя в перекатах в охоте за хариусом. Сашка всегда упоминал отца и говорил:

— Вот тут мы с батей выхватили хариуса чуть-чуть меньше моей руки… А тут грибов насобирали кучу…А тут!..

Завидовал Егор каждый раз брату. Тот знал отца, говорил с ним, охотился, и печаль покрывала его детское личико. Вот и сейчас печаль светлой памяти ложилась на загорелое мужественное лицо, вливалась в душу, расслабляя ее, делая мягче и добрее. У ног текла вода Бересени, шумела и журчала на перекатах и сливах, гремела в порогах, но всегда была ласковой воркуньей, словно голубка. Если пойти по летнику вверх по течению, то через некоторое время уткнешься в белую Синельниковую дачку. А тут, в логу, взросшем не кошенными уж сколь лет травами старая заимка, каждый год подправляемая Алексеем и дедом, сокрытая от посторонних глаз с реки и с суши частоколом ельника, пихтовника и березняков. Уж и дед не помнит, сколь лет этому лиственничному срубу, где варено-переварено самогону в разные годы да и дичи постреляно, рыбы переловлено… Егор вспомнил, как Матвей Егорович Ветров, ныне покойный, и Трифонов завалили за островом сохатого, но попользоваться дичиной не удалось. Еще не успели освежевать тушу, как пала на тайгу страшная по своей силе пурга. Ветер неистово срубал вершины деревьев, летал лапник, словно стая хищных птиц. Свету белого не видно! Пришлось срочно ретироваться на заимку, пока еще были просветы. Два дня ярилась и бушевала буря, а когда немного улеглось и утихло, тронулись к туше, но зверя и след простыл. Поначалу думали, что промахнулись, но когда наткнулись на остяк лося, обглоданного до блеска, и клочья шерсти, то поняли, что попировали возле их добычи волки… Рассказывали дома со смешком, а на самом деле было не до веселья…