Леонид Лушников - След заката

— Ладно! Иди спать… Ты в нашем деле ни бум-бум!

На следующий день невыспавшийся Николай Петрович, продумавший всю ночь о разговоре с Алексеем, на своей персональной машине с хмурым на вид водителем, завез сначала Алексея в гостиницу, а потом Егора на вокзал. Он сухо попрощался с племяшом прямо в машине, а затем поехал в Дом Советов, где проходила областная сессия народных депутатов.

Солнце повернулось к югу, когда пассажирский поезд влетел на полном ходу в Уральские горы. В приспущенное окно вагона дохнуло разморенной тайгой, нагретым солнцем камнем скалистого ущелья. Хребты гор плыли изогнуто по горизонту, сваливаясь к северу, словно огромные волны разбушевавшегося океана, отсвечивая в голубизне реки, томившейся в полуденном мареве. Под полом вагона мягко постукивали скаты колес, поскрипывали рессорные системы, позвякивала в пустом стакане чайная ложка и пахло искусственной кожей облицовки стен.

Егор лежал на сундуке двухместного мягкого купе на спине и следил за солнечными зайчиками, трепетавшими на белом потолке. Сосед, видимо чиновник высокого ранга, подсевший в купе недавно, похрапывал, отвернувшись к вздрагивающей стене. Егор мельком глянул на сытый бритый затылок, снова ушел мыслями в свое житье-бытье, самое важное в карьере военного. Его учили воевать, а значит убивать. Он знал твердо, что любая заварушка его не минует. Тем более к концу века горячих точек в мире зажглось хоть отбавляй. Но что такая жуткая боль от цокнувшей в голову пульки, маленького кусочка свинца, пронзит его до сердца, об этом он не знал. Оказывается, все это познается только в жизни, как ни гадай и ни томись, только на практике, на своей собственной шкуре. Горячий Афганистан! И гордость, и боль, грязь и кровь. Первый же бой разведки, куда был направлен Егор, стал испытанием не только на прочность человеческих тел, но и на моральный дух. А поначалу все было обыденно и просто, как на учении. Взвод, которым командовал Егор, десантировался в узком ущелье, без единого выстрела был окружен и взят караван с оружием, пришедший из Пакистана. Ненависть тогда еще не одолела людей. Война только-только разгоралась, как трут от выбитой искры. С добродушием отнеслись к людям, скучившимся вместе с верблюдами и лошадьми возле темной и пыльной скалы. Парочку новеньких гранатометов английского производства, заряды к ним и автоматы Калашникова, побывавшие видимо не в одном бою, подорвали в расщелине, а караванщиков, глядевших не на десантников, пряча ненависть, отпустили. К точке шли легко, где их должна подобрать вертушка.

— Зря мы их пожалели, товарищ лейтенант! — тихо, но со злобой проговорил высокий разведчик, служивший последний год. — Не надо было оставлять!.. Вы приметили взгляды душманов?

— Отставить разговорчики, сержант! Подневольные, батраки, нанявшиеся провести караван, чтобы прокормить себя и семью…

— Это не простые люди!.. Ну глядите, командир!..

Ненависти еще не было. Она появится потом, когда кровь друга брызнет в лицо…

Сухо и ветрено. Обледенелые пики гор, сверкали лазуритовым блеском. Но ледниковое дыхание гор не несло сюда прохлады. Иссохшая долина, выбитые скотом склоны, испятнанная скалами и камнями, забитая верблюжьей колючкой, выморенными солнцем до невесомости травами, наводила тоску. Сухо на земле, сухо во рту. Кустики карагача, словно израненные, припадали к желтой земле, пустынной и чужой…

Кончилась во фляжках вода, а вертолета все не было. Вот и точка: развод ручейков на такыре, холодных, ломивших зубы, старая кошара, белые камни курумника. Остановились за песчано-земляным валом. Вот на горизонте появились черные точки вертолетов, летевших низко над волнами предгорий, как вдруг из каменного мешка полыхнула первая пулеметная очередь в спину залегших десантников. Егор еще видел, как огненные стрелы из-под фюзеляжей вертолетов пронзили скалы, грохот разрывов не потушил звон в голове. Стало жарко и больно во всем теле, и все пошло косо, словно на вираже. Одна пуля пробила мякоть бедра, а вторая прошила шею возле уха, и кровь хлестала на бронежилет. Сознание еще не покинуло его, когда в конце боя, разъяренные десантники пристреливали пленных, тех самых караванщиков, отпущенных с добром.

— Сволочи! — прохрипел Егор, теряя сознание. Он уже не помнил, как грузили в чрево вертолета убитых и раненых, и как сержант, сунув в рот душману гранату-лимонку, выдернул чеку…

Егор вздохнул, сел на сундук, поставив босые ноги на вздрагивающий пол, застеленный дорожкой в рыжих разводах. Часто ему снятся бои, которых было множество. Крутятся в памяти разные дни, когда после коротких и жестоких стычек, не оставляли жить в кишлаках или на караванной тропе. А тот первый бой всегда видится очень ярко. Первое ранение и первое разочарование в людях. Потом уже, поднаторев, Егор переживал травмы и ранения как что-то обыденное. Притупилась боль и притупилась жалость. Госпиталь и строй, госпиталь и строй…