Леонид Лушников - След заката

— Не каркай! — Фролов недовольно поджал толстые губы, поняв, что дядьку сюда никаким калачем не заманишь. Он шумно сел за стол, пододвинув вплотную к себе большую тарелку щей, паривших жаром и пахнущих одуряюще квашеной капустой и чесноком, спросил жену, все еще думая о разговоре с дядькой:

— Выпить найдется, а то промерзли до костей!

— Ежели только ту, что на встретины Виктора запасли.

— Давай!

Хлебал щи неистово после стакана водки, а мысли все лились и лились. «Хозяйство большое, а где взять свободные руки? Не управиться нам с Груней. Не управиться! Неплохо бы Шарыгу рядышком иметь! О делах моих знает почти все и отыграется, ежели паленым запахнет. Уговорить!» — думал он глядя исподлобья в широкое лицо Шарыгина, где выделялись, лежа веером, большие густистые брови. Поначалу Дмитрий бил на то, что, дескать, близкая родня, и мать в последний путь снарядил, обихаживая немощную до самого конца, но потом понял, что этим дядьку не потревожишь, и ныне сменил пластинку:

— Мы бы тут, дядя, с тобой такое закрутили?! — говорил Дмитрий ласково, тот удивленно ухмыльнулся, но тут же лицо снова закаменело, заметив в глазах, рыжих, как сноп, каменелость и что-то звероватое, недоброе. — Ты же классный работяга, дядя! — продолжал Дмитрий. — А у меня в конторе машина чахнет. Наладил бы и в шофера подался. А то меняются, как перчатки. Да и довериться нельзя чужому человеку. У Чеснокова из гаража поэтому и беру машину. Все не к делу. Да и Чеснок может скурвиться! Подумай внове…

Шарыгин не произнес ни слова. После отсидки на северных зонах, где здоровье его заметно пошатнулось, выйдя на волю, снова вернулся к старым воровским привычкам, хотя теперь такого богатого доступа к государственным ценностям не стало, но все равно хотелось дотянуться до бывалых высот. Но тут все знали Шарыгу, как облупленного. После конфискации имущества остался домик под железной крышей, записанный на жену, да десяток кур во дворе. «А ведь было! — мечтательно вспоминал он богатый двор и его закрома, холодильничек, всегда набитый до отказа. — Было… Было!.. Да все сплыло…» Да и не разгуляешься с новой властью. Начали чистить от верха до низа. Посмеиваясь на нешуточные страхи Фролова, говаривал:

— Село для дворов, а тюрьма для воров! Не бзди, Митька, я тебя научу чалиться…

Фролов шуточки эти не понимал, а на слуху по району или сплетни, как сажали то одного, то другого. Многие, говорят, схлопотали по четвертной, а то и по вышке. А цеховиков как заразу выметали подчистую… Богатство стало не в моде! Но Шарыгина это мало занимало. Он знал, что сейчас метут по-крупному и на мелочишку ноль внимания. Сразу же после обильной бериевской амнистии приехал в Атамановку, заранее зная, что дом его в Ленинском пуст, а жена уехала со ссыльным, получившим вольную, куда-то на Украину. Маляву с этой вестью еще в пятьдесят втором году доставил на зону вольнонаемный каптер родом из Яра, прибившийся в холодных краях с тех пор, как по судебной путевочке уехал этапом строить железную дорогу на Воркуту. «Сука!» — только и вымолвил тогда Шарыгин, отдав «красненькую» за добрую весть. И тут же об этом забыл, словно не было посиделок вечерами на Бересеньке и пяти лет совместной жизни. Он и сам удивился, как у него не дрогнуло сердце. Заколотилось оно тогда, когда он увидел развалы усадьбы Фроловых. «Куда теперь?! — болезненно колотилась мысль. — В Ленинском голые стены и никто не ждет!» Через знакомых узнал всю подноготную трагедии Фроловых: Дарья тронулась умом, хозяин усадьбы помер, а братья в детдоме…

— А что?! Может быть, все это на мое счастье! — произнес он тогда.

Поехал в монастырь и до самой смерти женщины обихаживал больную, таскал на закорках в нужник, подмывал и подтирал с брезгливостью. Поначалу драло, выворачивало, как Сидорову козу, но потом привык. А Дарья забыла не только родню, но и собственное имя. Знал Шарыгин еще с довоенного времени, когда был еще пацаном, что копит золотишко брательник. Видел он, как однажды ссыпал в чугунок Фролов монетки. Золото текло ручейком меж пальцев. Вспомнил он об этом золотишке на зоне и, вернувшись, ходил кругами по двору, нюхая, как пес, идущий на след. Поэтому и ухаживал он со рвением за Дарьей, пытаясь хоть что-то выведать, найти небольшую зацепку. Но Дарья ничего не помнила, а может быть, и не знала. Она только толмила целыми днями, тряся головой, словно ехала на паровозе:

— Бу-бу-бу-бу-бу-бу-бу-у-у-у-у!..

О смерти матери он сообщил братьям, когда те еще были в спецприемнике. И сразу же после похорон ринулся снова в Атамановку. Малолетние наследники дали ему доверенность на хозяйствование, хотя хозяйствовать было нечем. Шарыгин целыми днями рылся в развалинах, как крот. Не добившись результата, Шарыгин перекопал весь огород. Соседи дивились такому усердию Шарыгина, не знавшего ранее никакой заботы кроме воровства, толковали долго: