Иосиф Райхельгауз - Игра и мука

Договорились, что завтра в 16.20 за мной приедет такси. В назначенный день в театре был прогон нового спектакля «Молоток», поставленного моим дипломником Павлом Макаровым: современная, динамичная молодежная драма. Мы только начали обсуждать увиденное, как меня поторопили: пришла машина! Я пообещал, что вернусь в театр как можно скорее, чтобы продолжить обсуждение.

В такси было жутко накурено. Спасло то, что место съемки оказалось недалеко от театра: через 10 минут мы остановились возле бывшего Дворца культуры «Правда», на котором большими буквами написано: «Студия Юлии Высоцкой». Немного ниже и чуть мельче: «Администрация президента». Интересно, кто у кого снимает угол? «С вас 400 рублей», – сказал таксист. Я несколько удивился, но заплатил. Теперь мне предстояло пройти через кордон телевизионных дам, толпившихся на крыльце в клубах сигаретного дыма – буквально, как в сцене из оперы Бизе «Кармен». Надо сказать, что это особенный тип – тележенщины. Все они курят, все – неопределенного возраста, и все бесконечно говорят по телефону с крайне озабоченным выражением лица. «Вам наверх!» – в спину мне выкрикнул охранник, видимо, догадавшись, что я прибыл на съемку. Поднявшись, попал в пропитанную дымным дыханием комнату, наполненную красивой старинной мебелью и огромным количеством ярких афиш спектаклей Андрея Кончаловского, поставленных в европейских театрах. Было 16.30.

Меня встретила женщина, которая предложила чай, кофе, воду. Я попросил, как можно скорее приступить к работе. Тогда за меня взялся гример, который долго и подробно меня гримировал. Мне даже показалось, что из моего лица безуспешно пытались сделать какое-то другое. Когда мне снова предложили еще кофе, я понял, что тянут время. Прошло полчаса. Вошла еще одна женщина, которая явно до этого долго стояла на крыльце. Она выдохнула на меня дым и пламень вместе с текстом: «Иосиф Леонидович, вы понимаете, это «НТВ». Мы должны соответствовать. Я-то сама смерть, как люблю искусство, но – вы же понимаете – нужно будет говорить о карикатурах Шарли Эбдо.» Черт!!! Эти карикатуры Шарли Эбдо, равно как и беженцы в Европе, похоже, так тревожат российское телевиденье, что уже другие темы никому не нужны! Только что я говорил об этом в эфире у Соловьева, у Толстого, где-то еще! Никак не ожидал, что и с Юлией Высоцкой вынужден буду в очередной раз помогать Европе. Очень захотелось спрыгнуть в окно, повторив подвиг Подколесина, но… Остался. В комнате периодически появлялись редакторы, между которыми шел примерно такой диалог:

– Дай мне Баскова.

– А ты дай мне Зверева.

– Я тебе не дам Зверева, ты мне в прошлый раз не дала Галкина…

Изредка они выходили из комнаты, а возвращаясь, всякий раз вносили свежепрокуренное дыхание.

В какой-то момент оказался в комнате один. Тут появился женственный юноша в шортах, яркой рубашке, с серьгой в правом ухе, который, взглянув на меня в упор, с досадой произнес классическое: «И здесь никого нет»…

Еще минут через десять вошли странно одетые девушка и парень, которые держали в обеих руках по лейке. То ли они снимались в передаче «Наш сад», то ли участвовали в каком-то флешмобе. Ища кого-то взглядом (явно не меня), они не прерывали своей беседы: «Экзистенциальная персонификация медиатора нуждается в перформации…», «Это типичная деконструктивисткая критика постсюрреализма…». Обменявшись этими невероятными репликами, они исчезли…

Прошел час с тех пор, как я приехал. И когда в очередной раз вошла очередная женщина, я сказал: «Через 10 минут я уйду». Через 10 минут вошел звуковик и надел на меня микрофон и аккумулятор.

После него забежала еще одна ассистентка и радостно прощебетала: «Еще буквально 5 минут – Юлечка переодевает кофточку». В этот момент меня покинули все. И это было их ошибкой. Потому что я сел к гримерному столику, взял салфетки, вытер грим и побрел на улицу. Стал ловить такси. Но тут меня догнали с криком – он ушел с аппаратурой! Аппаратуру сняли. Поехал в театр с пониманием, что не судьба стать звездой телеканала «НТВ».

9 октября 2015 года

Вчера на юбилее «Эха Москвы» было очень много важных и именитых гостей. Все всех с чем-то поздравляли и за что-то благодарили. В числе гостей я увидел Светлану Алексиевич. Вежливо поздоровался, обрадовавшись встрече: всегда считал ее замечательным писателем. И только уже сев в машину, услышал все по тому же «Эху», что в этот же день она получила Нобелевскую премию. И я понял, что не поздравил ее с таким грандиозным событием на фронте русскоязычной литературы. Ощутив, как мне казалось, естественный прилив гордости за нашу – советскую, русскую, белорусскую – словесность, вдруг с удивлением обнаружил, что этот безусловный для меня праздник стал предметом еще одного раскола в среде образованных людей. Оказывается, далеко не все разделяют радость по поводу этого события. У кого-то – претензии идейного характера: дескать, не любит она российскую власть, а Нобелевскому комитету только того и надо – премировать врагов России. Кто-то изящно переводит спор в эстетическую плоскость, утверждая: Алексиевич – не писатель, а журналист, публицист, так что никакого отношения к изящной словесности ее сочинения не имеют.