Иосиф Райхельгауз - Игра и мука

И я снова стал думать, что ей подарить.

И придумал. Люблю собирать всякое старье. В доме все завалено какими-то утюгами, картинками, картонками и прочими осколками прошлого. Иногда попадаются перлы.

40 лет назад Галина Борисовна позвала меня с собой в ЦДЛ – Центральный дом литераторов, где она встречалась с Михаилом Рощиным по поводу новой пьесы «Эшелон».

Я чуть ли не в первый раз оказался в этом знаменитом ресторане, где все стены разрисованы и исписаны нашими классиками-современниками. Там есть автографы Пастернака, Искандера, Симонова и Вознесенского и еще много кого. Например, такие: «Средь индюков и аллигаторов приятно видеть литераторов» (Андрей Вознесенский) или «Пить можно всем. Необходимо только знать: где, когда и с кем, за что и сколько?» (Расул Гамзатов) или «Если тебе надоел ЦДЛ, значит и ты ему надоел!» (Роберт Рождественский).

Заказали какую-то еду. Галина Борисовна называла Рощину имена наших актрис – для того, чтобы он мог сочинить на них роли. А Михаил Михайлович стал черной ручкой записывать на бумажной салфетке: Лаврова – Лавра, Вертинская – Настя, Дорошина – Нина. И так далее. Потом деловая часть закончилась, начали выпивать и закусывать. Рощин салфетку отодвинул и забыл о ней. А я ее сложил и положил в карман. Через 40 лет вспомнил об этой салфетке и попросил художника Лешу Трегубова придумать, как превратить ее в подарок. Леша придумал замечательно. Он сделал макетик сцены старого «Современника» того, который еще на площади Маяковского стоял рядом с гостиницей «Пекин». Салфетка стала занавесом. За ним – коллаж портретов молодой труппы «Современника» той далекой эпохи. Я вышел вручать этот подарок. И прочитал стихи, которые помогли написать мой друг, автор нашего театра Вадим Жук и великий поэт Борис Пастернак. После этих стихов у Галины Борисовны показались слезы. И у меня…

Театр «Современник». 1975 год. Галина Борисовна Волчек готовится ставить пьесу Михаила Рощина «Эшелон». Она собирается в долгую зарубежную поездку.

Волчек приглашает великого художника Давида Боровского на встречу, на которой она должна рассказать концепцию будущего спектакля. Я присутствую на этой встрече, потому что мне как режиссеру предстоит работать над спектаклем, пока Галина Борисовна отсутствует.

Галина Борисовна сидит в своем кресле, как обычно курит. Давид Львович напротив.

Боровский:

– Галя, в чем замысел?

Волчек (набирает много дыма, выдыхает):

– Понимаешь, война, женщины, дети, все в одном вагоне, все засрано…

Боровский:

– Галь, я придумал вот что: мы берем напрокат в Музее Советской армии «Мессершмидт», вывешиваем его в зрительном зале, чтобы вызывать страх. И зрители сидят под этим «Мессершмидтом.

Волчек (не обращая внимания):

– Ну ладно, Дэва, зачем это! Ты понимаешь? Война, женщины, дети, все засрано…

Галина Борисовна то вынимает, то вкладывает в рот сигарету и в это время все перстни с драгоценными камнями, которые украшают каждый ее палец, мелькают и блестят.

Давид Львович (Дэва – так называли его близкие) еще несколько раз пробовал предложить свой вариант сценографии. Когда в очередной раз на словах «все засрано» особенно ярко сверкнули бриллианты, он сказал:

– Галя, я пошел.

И ушел.

Пригласили другого художника. «Эшелон» стал событием. На сцене была война, женщины, дети, все было засрано…

Театр «Современник». 1975 год. Первая репетиция «Эшелона». Заняты все артистки «Современника». Я только что выпустил «Мой бедный Марат» в Одессе, срепетировал в Центральном театре Советской армии спектакль «Не сказал ни единого слова», который показал в «Современнике», уже работал над инсценировкой «Из записок Лопатина» и чувствовал себя уверенно. Не говоря уже о том, что мы, молодые режиссеры, тогда поклонялись Эфросу и «Таганке», а «Современник» был для нас довольно традиционным и даже старомодным.