Сэмми Гронеманн - Хаос

Один из мальчиков подошел к Хайнцу и протянул не слишком чистую ладошку, сопровождая жест словами на чужом языке. Стоило Хайнцу принять ее, как налетела вся стая, чирикая все те же звуки, и вскоре комната наполнилась гомоном, потому что каждый старался выделить свою песню. И все рвались пожать Хайнцу руку, иные делали два-три захода. Образовалось нечто вроде спортивных состязаний, явно доставлявших ребятне необузданную радость. Примерно так же веселятся дети в Берлинском зоопарке, тряся руку ручному шимпанзе.

— Скажите «шолом алейхем»! — выкрикнул кто-то.

И со всех сторон посыпалось:

— Шолом алейхем! Алейхем шолом! Шолом алейхем! Алейхем шолом!

Хайнц почувствовал себя неуютно, хотя невоспитанность детей, в которой растворилась их прежняя серьезность, принесла некоторое облегчение.

Тут в круг вклинился мелкорослый краснобородый еврей и разогнал криком и руганью прыгавшую вокруг Хайнца мелюзгу. Потом степенно приблизился к незнакомцу и чинно протянул ему руку:

— Шолом алейхем!

Наконец Хайнц вспомнил старинное восточное приветствие «салям алейкум» — «мир вам»! Не зря он все-таки читал в детстве сказки Востока.

— Алейхем шолом! — как смышленый ученик пробормотал Хайнц, с внутренней улыбкой представляя себя со стороны.

Поупражняться в новом языковом достижении ему пришлось еще не раз, ибо теперь к нему потянулись евреи из-за длинного стола, и каждый спешил пожать пришельцу руку и произнести диковинное приветствие. Они окружили Хайнца и подвергли его не менее пристальному осмотру, как до этого малышня.

Вместе с тем начался настоящий перекрестный допрос: откуда господин пожаловал? где проживает? не по делам ли приехал? что за дела? — и много еще чего.

Хайнцу оставалось только удивляться, что он как-то ухватывает значение слов на диковинном языке, слегка похожем на немецкий. Отвечал он скупо, на то, что с трудом пробивалось до его слуха сквозь град вопросов. Чаще всего повторялся один, смысл которого долго ускользал от его понимания:

— Где господин проведет седер?

— Седер? — отчаявшись понять, переспросил он.

— Ну да, седер, сегодня вечером!

Худо-бедно выяснилось, что вечер еще никому не обещан, тут-то и поднялся настоящий гвалт, явно сопровождаемый перебранкой. Каждый думал о пасхальном седере, к которому всякий еврей жаждал заполучить хоть одного гостя.

Оторопевший Хайнц с некоторой опаской взирал на загадочную суматоху, каждую минуту грозящую перерасти в рукоприкладство. Он долго не мог взять в толк, из-за чего разгорелся сыр-бор, и никак не мог понять, почему в него тычут пальцами, почему то один, то другой в пылу сражения хватает его за руку и перетягивает на свою сторону. Наконец он сообразил, что сам является предметом спора, и ощутил себя товаром, выставленным на продажу, который каждый желает приобрести. Прямо в ухо ему беспрестанно выкрикивали имена и адреса, а он только беспомощно озирался.

Для борычевских отцов еврейских семейств исход баталии представлялся делом нешуточным. В кои веки в местечке объявился неведомый еврей… — о том, что тот мог не быть евреем, никому в синагоге и в голову не пришло; чего бы нееврею делать на празднике первенцев в Борычеве? Итак, свежий еврей, предположительно «тайч», то есть немец, возможно, и не слишком ученый, и не слишком набожный, но какой-никакой еврей. Ясное дело, его послали Небеса, чтобы на один из домов в этот праздничный вечер сошла особая благодать. Гостеприимство, высшая добродетель в еврейской традиции, в пасхальный вечер, посвященный памяти исхода евреев из негостеприимного Египта, приобретает особое звучание. И не было еще в Борычеве столь привлекательного объекта гостеприимства, как этот элегантно одетый иностранец, появившийся как нельзя кстати. Какой триумф для отца семейства, который приведет к пасхальному седеру такого гостя! Как обзавидуются соседи! Так что каждый хотел его заполучить и ни один не желал уступать.

В конце концов возобладало здравомыслие: пусть чужак выберет сам!

До Хайнца постепенно дошло, что здесь берут с боем гостя для ужина. Его европейское сознание противилось реально воспринимать происходящее, но, очевидно, формы и понятие гостеприимства, а также отношение к иностранцам здесь разительно отличались от общепринятых норм в кварталах у Потсдамского моста. Об этикете приглашения, представления, вхождения в дом и прочих церемониальных моментах здесь не было и речи. Перспектива оказаться гостем у одного из этих евреев не рисовалась ему заманчивой, но, с другой стороны, представлялась возможность больше узнать об интересующих его обычаях и укладе жизни.