Сэмми Гронеманн - Хаос

— Совершенно верно: когда увидел и просчитал их преимущество! Вот в чем соль! Его наниматель, царь Валак, мог их и сам прекрасно поносить, однако предпочел заплатить за проклятие. А евреи, они умнее многих: не Валак, а Валаам до сих пор считается у них злейшим антисемитом — именно потому, что тот спасовал перед их мощью. И уж не обижайтесь, господин пастор, если я подпорчу вам обедню, раз вы сами заговорили о Валаке и Валааме: по Библии, Валак пытался подступиться к израильтянам с милосердием и любовью, в отличие от амаликитян, которые истребляли их мечом, пытался миром перетянуть их на свою сторону и обратить. И в итоге моавитяне более ненавистны иудеям, чем амаликитяне. Так что благодарности от евреев вы не дождетесь.

— А я и не жду благодарности, господин доктор! — парировал Боде, останавливаясь у своих дверей.

— Пусть так, но в ваших воззрениях есть еще масса нестыковок. Я предрекаю вам системные антагонизмы.

— Само собой. Но у меня нет притязаний на создание системы. Я просто рассматриваю предмет с разных сторон, с точки зрения разных времен. Ceterum censeo… [3] Но думаю ( лат. ). — пастор улыбнулся и пожал старшему преподавателю руку. — Hierosolymam esse delendam [4] Иерусалим должен быть разрушен ( лат. ). . Тут мы расходимся. Позвольте и вам дать совет. С вашими антисемитскими речами, больше похожими на панегирик, вы не найдете одобрения ни с той, ни с другой стороны. Так что лучше держать свои «воззрения» при себе или, во всяком случае, не оповещать о них всех и вся.

— Так же полагала и валаамова ослица. Адьё! — съязвил Штрёссер и, тяжело ступая, зашагал прочь.

— Что-то ты сегодня припозднился, Иоганнес! — крикнула фрау Мария с кухни и почти сразу вплыла в комнату с раскрасневшимся лицом и кастрюлькой, в которой дымился картофель в мундире. — Садись скорее. Приятного аппетита! Боюсь, картошка уже разварилась. Знаешь, я порой тревожусь, мне здесь еще как-то не по себе. Эти русские женщины в платках или еврейки с их париками, мужчины с косматыми бородами. Они все будто прячут свои лица! Ты ведь помнишь, папа каждый день брился, мама гладко зачесывала волосы в тугой узел. А тут ничего такого нет. Ведь надо издали видеть, что человек открытый и простодушный — папа всегда так говорил. Он, конечно, имел в виду сердечное простодушие. Благослови, Господи! Иоганнес, если ты будешь так долго таращиться в тарелку, картофель совсем остынет. Думаю, Лиза у нас не задержится, она такая глупая, еле-еле понимает меня, и потом, я уже устала слышать ее ужасающий немецкий. Она почти обрусела, наверное, этот ее убогий немецкий от евреев. Наверное. Да и что тут удивляться? Родители уже лет двадцать, а то и больше, живут здесь, а она Германии и не видела. Откуда ей выучить правильный немецкий? И на рынке мне трудно с ними общаться! Я ведь должна держаться с еврейскими женщинами, всегда помня истинного Бога, вот так оно то получается, то нет. И их ломаный немецкий тоже такой комичный, я не особо охотно пускаюсь с ними в разговоры. Пусть они и избранный Богом народ, как говорил папа, и как ты мне рассказывал, Иоганнес, будто евреев сюда выгнали из Германии много веков назад — все это хорошо и прекрасно, но все-таки, я думаю, они не должны были так скоро забывать немецкий. Так испоганить наш милый чудный язык! Вот тебе и подтверждение, что они были плохими немцами. Понятно, почему их выгнали! Хотя они бывают поучительным примером для христиан, и, по моему мнению, некоторых из них можно было бы оставить. Вот, например, у нас в доме часто бывал доктор Лилиенфельд — мама слышать не хотела о другом враче, а папа всегда был таким снисходительным. Другой, доктор Вендель, он постоянно был пьян, и потом, о нем рассказывали жуткие истории — иначе у нас в городе не поднялся бы ни один еврей. Правда, окружным врачом стал все-таки доктор Вендель, в конце концов, мы живем в христианском городе. И подумай только, этот Лилиенфельд после этого сразу уехал, в Штеттин, кажется. Никакой привязанности у этих людей! Должно быть, дела у него снова идут хорошо, а мама с тех пор сердита на всех евреев и больше не продает старому Левину папины поношенные костюмы. «Грехи отцов падут на детей»! Хотя тот Левин был много старше Лилиенфельда и совсем ему не родственник, но это не суть важно. Закон есть закон, говаривал папа. Ешь на здоровье!

Как фрау Марии удавалось беспрестанно извергать потоки слов и при этом отдавать дань своему изрядному аппетиту, оставалось загадкой для ее мужа и их прежних гостей. Ее округлые формы и симпатичное добродушное личико не давали повода беспокоиться о ее здоровье. И поскольку пастор любил трапезничать в отрешенной сосредоточенности и раздумьях, оба за столом оставались при своих интересах. А вот после трапезы слово принадлежало ему. Умолкнувшая фрау Мария клала перед ним «Часы домашнего назидания» в переплете с золотым обрезом и усаживалась на уголок дивана с вязанием. Боде прочитывал вслух главу, сопровождал ее своими замечаниями, рождая при этом разные плодотворные мысли и время от времени делая пометки для будущей проповеди.