Сэмми Гронеманн - Хаос

В синагоге Хайнц был лишь однажды — на праздновании бат мицвы своей сестры. Подготовку к этому событию они любили оба, правда, от тех уроков у него остались смутные этические нормы, распадающиеся на пункты а), б) и в).

Так что он ни от чего не отрекался, когда порвал с иудейством. Он не совершил ничего бесчестного, когда менял имя, напротив, он отказался от фамилии Левизон как метки еврея, чтобы никого не вводить в заблуждение. По существу, до сих пор именно так и происходило; о нем создавалось ложное впечатление, его идентифицировали с общиной, с которой он не имел ничего общего.

Другое дело Ханк!

Хотя вполне может быть, что молва к Ханку несправедлива и дело совсем в другом. А что, если Ханк как раз из знания иудаизма повернулся к нему спиной? Что, если он отрекся от иудаизма на основании глубоких исследований?

В то время как он, Хайнц, сделал своей шаг без раздумья и собственного суждения. Он ведь совершенно беспечно последовал за отцом подавать заявление в суд. Не выглядел бы он тогда еще отвратительнее, чем Ханк сегодня, если бы ему учинили основательный допрос о причинах его намерений? Что бы он на это ответил?

Странно! Насколько Хайнцу было известно из еврейской истории, во все времена крещение открывало еврею путь к свободе, и на протяжении столетий тому, кто держался за иудаизм, грозили смерть и страдания. Как вообще еще остались иудеи!

То, что слабо и боязливо, то, что не наполнено сильной жизненной энергией, должно было уже тогда отмереть. И более того, если кто-то в роду, хоть один-единственный, поддавался соблазну новой религии, то вместе с ним отлучались от иудаизма и все следующие колена, и навеки вычеркивались из еврейского племени.

В новые времена поистине спаслись только избранные по силе и мужеству.

Хайнц замер как вкопанный, когда его осенила эта идея.

Но ведь это же аристократизм! Аристократизм в лучшем смысле слова!

Что против этого Штюльп-Зандерслебены, сводящие свой аристократизм к какому-то крестоносцу, аристократизм, который им всегда только торил дороги. Когда у этих аристократов была возможность проявить себя в бедственном положении? Когда мужество могло обнаружить себя у этих аристократов?

Хайнц медленно продолжил свой путь через Тиргартен.

Как, как же дошло до того, что теперь, в новые времена, когда угроза жизни и смерти миновала, сыновья этих старинных аристократических фамилий массово дезертируют? Что почти у всех у них один идеал: бесследно раствориться в большинстве, отказаться от печати избранности? За мишурный аксельбант, за пару эполет, за жалкое доходное местечко они отворачиваются от того, чем не поступились их отцы в смертельной опасности и под пытками.

Что за абсурдные игры всемирной истории, если на протяжении тысячелетий нечто пестовалось и сохранялось с беспримерной сплоченностью, чтобы в тот момент, который выглядит безопасным, выбросить это за ненадобностью.

Неужели история столь бессмысленна? Или нынешнее время — это испытание огнем, из которого снова выйдут лишь немногие, лучшие, как высшие и последние избранные?

Лучшие — к которым ханки и ленсены уж точно не принадлежат!

Возможно, и даже наверняка, его предки держатся за древние, давно устаревшие суеверия, которые не могут лишать его свободы действия, его, раскрепощенного и просвещенного сына своего времени. Но понять суть дела и вынести собственное суждение он бы должен.

Теперь, разумеется, уже поздно. Он сделал огромный шаг, нимало не задумавшись, зачем и почему. И он не способен защищать свою позицию, если бы она подверглась атаке.

А так ли уж все поздно на самом деле? Разве не имеет смысл еще сегодня — или особенно сегодня — разобраться в запутанном вопросе, чтобы, если понадобится, обоснованно доказать, что переход в другую религию был нравственно правомерен, и выступить с открытым забралом против всяческих нападок и подозрений!

А как быть, если результат выйдет не таким, как он ожидает?

Хайнц нервно рассмеялся: в какие дебри его завел дурацкий инцидент на сегодняшнем заседании! Он, не испытывающий никаких религиозных потребностей, он, понятия не имеющий о таких вещах, как «вера», вдруг принялся всерьез рассуждать об изучении религии, да еще такой допотопной, застоявшейся в одиозной занудной форме! Он живо представил себе, как торжественно шествует в синагоге с райскими яблоками в толпе старых бородатых евреев. Да уж, сюжет для сестричкиных россказней!