Александр Дюдин - Сестры

Обняла Валя голову Антона, прижала к груди, и таким дорогим он ей показался. Проснулась, и в первый раз на душе стало легче. «Простил он меня», – подумала о нем, как о живом. С тех пор медленно начала поправляться. Сергея после смерти Антона как подменили. Такой внимательный и ласковый стал. Каждый день по два-три раза с работы домой звонил. Как выдастся, видно, свободная минута. Сначала раздражали звонки, не до него было. Очень уж сердце по Антону болело, словно черви его точили. А Сергей всё в глаза заглядывает, всё цветы носит, помочь старается. Валя ужин готовит, глядит, а он посуду помыл. Только стирку собрала, а он машину включил, белье крутит. Оттаяло сердце – забота Сергея отогрела его. Невольно потянулась к нему, благодарная. Чувствовала она изболевшейся душой его теплую, стремящуюся к ней душу. И склонила свою измученную головушку к его плечу, отдыхала рядом с ним. Показался он таким желанным, как раньше. Дорог был вдвойне и за то, что открылись в нем нетронутые залежи нежности к ней, и за то большое сердце, которое так искренне, не поминая лиха, смогло простить ее вину перед ним. Прожила двадцать пять лет с этим человеком и не знала, что рядом жило ее счастье. Порой думала радостно и трепетно: «И за что такая награда?» Пусть поздно, под старость лет, но все-таки сбылась ее мечта о любви Сергея. Она, эта любовь, теперь была не менее нужна, чем в молодости, а, наверное, еще больше.

Сергей теперь на работу не уйдет, пока она его не поцелует у порога. Другой раз Валя нарочно медленно собирается в своей комнате.

– Я пошел, – кричит Сергей, уже одетый, в пальто.

– Иди, иди! – отвечает она. – Я сейчас тоже бегу! – с улыбкой продолжает одеваться.

– Так пошел! – повторяет он, переступая с ноги на ногу, ожидая ее. И она довольная бежит к нему, обвивает шею руками, поцелует, и он, успокоенный, уходит. «Вот она, жизнь, какие коленца выкидывает! – думала Валя удивленно. – И не знаешь, где найдешь, а где потеряешь. Если бы он всегда такой был, может быть, не искала она ласки на стороне. Кто знает? Может быть. Пожалуй, последние годы были самыми счастливыми в совместной жизни с Сергеем. Взаимно нежными. И дорог муж сейчас, как никогда. Вот ведь, как всё меняется в жизни!» – не переставала удивляться она.

– Спасибо тебе, Сережа.

– За что? – не понял он.

– За выдержку, за то, что семью сохранить сумел. Нелегко тебе было со мной! – потускневшие, спрятавшиеся в тонких морщинистых мешочках век глаза Вали влажно заблестели.

– Ну что ты? Ты у меня хорошая, заботливая жена и умная мать детям. Если бы не забрала меня тогда в Заводоуковке, я бы умер! Выходит, я обязан тебе жизнью, и я должен сказать спасибо и за себя, и за детей. – Замолчали. Задумались.

Вспомнила Валя, как растерялась после смерти Сталина. «Как мы будем жить без него!?» – думала она тогда. Но жизнь продолжается. Лучше ли, хуже ли, а продолжается. И она умрет – жизнь будет продолжаться. Пройдут годы, и никто не вспомнит о ней. Исчезнет человек, с его мечтами, горем, радостями, как не жил на свете. Исчезнет память о человеке. В этом есть какая-то жестокая несправедливость. «Какая короткая жизнь! И как хочется жить! И еще хочется заглянуть в будущее. Как будут жить люди через пятьдесят, сто лет? Будут ли счастливы? Легко ли им будет? Пожалеют нас? Или позавидуют? Вспомнят ли добрым словом? Такие мы трудности преодолели, чтоб им легче было, – Валя с нежностью посмотрела на внучку, – только бы не было войны! Никогда!» Вспомнилась встреча накануне.

– Вчера встретила Егора, – сказала Валя печально, – почернел мужик с горя. Одни роговые очки да большой нос остались.

– Мелеет Иртыш, – сказал он, – отдает свою воду земле. И то верно, зачем нести ее в Ледовитый океан? Там ее хватает, он теплее будет. Чем соленее, тем теплее. Соль удерживает тепло. Климат побережий станет мягче. Всё надо человеку: и тепло, и хлеб. Помнишь, Валя, в сороковом году одна булыжная мостовая на весь город была. По деревянной лестнице поднимались на улицу Ленина. А на окраинах такая грязь разливалась осенью и весной, что по заборам лазили – не пройдешь! Даже не верится сейчас: одна сосна на весь Омск около крепости росла. Сейчас не узнать город: растет вверх, одевается в мрамор! Вон какая красивая бетонная набережная протянулась километров на двадцать пять, не меньше. А пляжи? Таких благоустроенных на юге нет. Сколько здесь людей отдыхает в выходные! – взгляд его устремился вдаль, по скверу, зеленым ковром растянувшемуся вдоль Иртыша. «Это новые посадки, – думал он, – как красиво смотрятся вот эти маленькие елочки, словно детишки собирают цветы, присели в пышных зеленых юбочках под могучими тополями. Или эти подростки-сосенки с мохнатыми ветками, или тонкие белоствольные березки, как стайка девчонок, стоят, секретничают то тут, то там. Танцуют рядом фонтанчики воды, извиваясь: не страшна засуха, надежно оградила от нее посадка. Это уже дело молодых, комсомола!» – радовался он. Вспомнил заседание горисполкома и Рождественского, декламирующего Маяковского: «Я знаю – город будет! Я знаю – саду цвесть! Когда такие люди в стране советской есть!»