Александр Дюдин - Сестры

В Аэропорту Марию встретили друзья Николая, так они отрекомендовались: высокий поджарый полковник с сединой в редких волосах и старый располневший майор с отечными пузырями век и одышкой. С первых минут она почувствовала какую-то неприязнь, исходившую от них, хотя они были вежливы и предупредительны.

Николай лежал в клубе гарнизона на высоком постаменте, который утопал в венках и цветах. Впереди на красных атласных подушечках лежали его ордена. Мария подошла, молча смотрела на человека, которого одного любила всю жизнь. Седые, совсем белые волосы аккуратно зачесаны назад. Закрыты черные, так поразившие ее когда-то, при первой встрече глаза. Он стал меньше, суше, но до чего же он был дорог и близок ей! Сердце больно сжала когтистая лапа. Она дрожащими руками достала из сумочки нитроглицерин и положила под язык, почувствовав слабость в ногах. Ей вовремя подали стул, и она села. В почетном карауле стояли его друзья, командование. Мимо шла, прощаясь с ним, нескончаемая вереница людей. Мария одна сидела у гроба, вся в черном, опустив голову.

Никого не видя, кроме его седой головы, шла за лафетом, собрав все силы, чтоб проводить до конца, до могилы. «Всю жизнь Николай был рядом с ней в мыслях, смотрел на нее веселыми черными глазищами, одобрял или порицал. Он был, он жил, и это приносило ей покой и радость. Но вот теперь его нет на земле, ушел навсегда! Какое страшное слово, изменить ничего нельзя, невозможно. – Почувствовала пустоту в груди, словно ее выпотрошили. – Когда это уже было? Когда? А-а! Там, давно, в госпитале. Но там хоть оставалась надежда встретить его когда-нибудь». Холодно. Она зябко передернула плечами. Последние звуки оркестра, залпы. Бугорок земли скрылся под венками. Всё. Что-то оборвалось в груди. Она почувствовала этот обрыв – ВСЁ.

Потом всё делала машинально: ее вели в столовую – она шла; сели за стол – она села. Мария не прикоснулась к еде. Казалось кощунством – есть, пить, разговаривать о посторонних вещах. Посидела для приличия, подождала, когда все насытятся, и когда над столом повис сдержанный гул голосов, поблагодарила организаторов похорон, поклонилась присутствующим и попросила отвезти ее к нему на квартиру.

Ей было тепло, уютно в окружении его вещей, видеть их, касаться руками тех, к которым еще недавно прикасался он. Казалось, тело похоронили, а душа его еще находилась здесь, с ней. Усталая, разбитая, легла на диван, где недавно отдыхал он. Закрыла глаза и… На мгновение ей почудилось, что не ее, а его ладонь лежит под щекой, его теплая рука. Она ощутила это тепло, обняла плечи, замерла, не шевелясь, чтобы дольше сохранить эту иллюзию. В дреме ласково разговаривала с ним, вспоминая молодость, яркие, светлые, как всполохи молнии, дни. Какая она тогда была счастливая с ним. Потом вспомнила последнее свидание и просьбу Николая: «Хочу, чтобы за гробом шел единственно близкий мне человек, любящая женщина, и искренне оплакивала меня». Она почувствовала себя виноватой: «Мне было тяжко, Николай, так тяжко! И сердцу больно, а слез не было. Жгло от сухости глаза». Преодолевая сонливость, тяжело встала, подошла к столу и на полях какой-то газеты написала: «Прости, я плакать не умею и причитать не стану для людей. Я у могилы просто онемела. Скорбит душа бесслезно, хоть убей!» Сами собой родились стихи, посланные ею в небытие, словно оправдываясь, прося прощения. И от этого «общения» как будто стало немного легче. Но когтистая лапа, больно вцепившаяся в сердце, не отпускала. Она снова легла, закрыла глаза, не в силах пошевелиться.

Часов в девять утра в дом пришли те, которые встречали ее в аэропорту: высокий полковник и полный майор. Она поднялась и смотрела на них отсутствующим взглядом.

– Николай оставил вам по завещанию пятьдесят тысяч рублей: все свои сбережения за тридцать лет службы, – полковник протянул ей сберегательную книжку. До нее не сразу дошел смысл сказанных слов. Когда дошел, она обиделась. Отстранила руку:

– Это мне не принадлежит, – сказала Мария, обиженная поступком Николая. «Зачем он это сделал? Знал, что я не возьму деньги?» Тяжело волоча ноги, подошла к прикроватной тумбочке, вынула из рамки свой небольшой портрет (она была сфотографирована Николаем еще в Веймаре). Она смеялась на нем, откинув голову.

– Это мое, я возьму. Мне бы хотелось еще взять фотографию Николая.

Полковник подошел к открытому ящику письменного стола, достал пакет и высыпал фотографии на стол. Мария выбрала небольшую любительскую, где он был снят в белой рубашке, по-домашнему, с расстегнутым воротником. Веселые черные огромные глазищи смотрели на нее.