Леван Хаиндрава - Очарованная даль

В Великий четверг Гога отправился в местный русский собор на чтение двенадцати евангелий, как каждый год, сколько себя помнил. Служба начиналась в семь часов вечера, было совсем светло и на Авеню короля Альберта происходила обычная суета. Никому не было дела, что для Гоги и еще для тридцати тысяч русских, греков, грузин наступает великий праздник, когда все низменное, обыденное, суетное должно отступить и дать место благостным движениям души, когда следует вспомнить о вечном и действительно важном. Должно отступить, но… отступает ли? Вот на рикшах проехали две сильно накрашенные девицы, явно dancing girls с привычным эскортом — американскими матросами в круглых белых шапочках, лихо сдвинутых на затылок, — признак того, что ребята при деньгах; в противном случае шапочки были бы надвинуты низко на лоб. Значит ли что-нибудь для этих девушек надвигающийся праздник, помнят ли они, что идет Страстная неделя? Да, Страстная неделя… Какого благолепия, величавой торжественности полны эти дни в Харбине! Гоге стало грустно. В Харбин, в Харбин! Остро захотелось ему в город своего детства, к отцу и матери, так легкомысленно покинутым милым улицам тихого, доброго города, где ты знаешь всех и все тебя знают, где тот факт, что ты сын Ростома Георгиевича Горделова, открывает тебе все двери, где к каждому можно обратиться по-русски, и каждый тебе ответит по-русски, где, чтобы тебя уважали, не нужно притворяться иностранцем или более богатым, чем ты на самом деле есть. Скорее бы лето, а там и поездка домой. Мама пишет, что вопрос о его приезде на два месяца решен, все дома по нему соскучились. А уж как он сам хочет их видеть!

В воскресенье вечером, вернувшись от Журавлевых, с которыми провел праздничный день, Гога принял душ, надел свежую сорочку и свой лучший костюм шоколадного цвета, повязал новый галстук и зашел за Кокой, чтоб идти к Игнатьевым. Заодно он поздравил тетю Любу с праздником.

— Ох, какой франт, ну прямо денди лондонский! — ахнула Любовь Александровна и засуетилась, чтобы угостить племянника.

— Тетя Люба, я ничего не хочу, правда же, не хочу, — отнекивался Гога. — Я прямо от стола…

— Ну хоть кулича кусочек съешь и рюмочку наливки…

От кулича, придя с поздравлением, отказаться было неудобно. Он был покупной и, хотя брали его в хорошей русской кондитерской, с харбинским домашним сравниться не мог. Но Гога этого, конечно, вслух не высказал. Наоборот, ел и хвалил, делая приятное тетке.

Кока между тем в третий раз перевязывал перед зеркалом галстук. Он изобрел какой-то особый узел, дававший предписываемую последней модой выемку посередине, но сегодня, как назло, она у него не складывалась, и он был огорчен. Наконец с четвертой попытки Кока добился своего и, очень довольный, повернулся к Гоге:

— Видал? — он большим пальцем указал себе на шею. — В точности, как у Кларка Гэйбла в «Красной пыли».

Фильм «Красная пыль» Гога видел, но не помнил, чтобы там у Кларка Гэйбла галстук был повязан подобным образом, да и смотрел он тогда не столько на знаменитого кинокумира, сколько на ослепительную п л а т и н о в у ю блондинку Джин Харлоу. Сейчас он об этом пожалел, ибо сознавал, что у него самого галстук, даром что дорогой, завязан не лучшим образом. Но кузен его успокоил:

— Я тебя научу, как надо делать, — с этими словами он затянул Гоге потуже слишком широкий узел, — так только французы носят.

Гога молчал и мотал на ус. Он уже знал, что французский стиль для мужчин — не лучший. Элегантнее всех одеваются итальянцы, потом американцы, потом немцы и англичане. Так, во всяком случае, классифицировал Кока.

У Игнатьевых уже было немало народу. Старшая хозяйка — Дарья Степановна — уехала к приятельнице на Вэйсайд, восточный район города. Там она собиралась заночевать. В гостиной, большой пустоватой комнате, пол которой был застлан тянцзинским ковром, свет не был включен. Горели в двух канделябрах витые декоративные свечи, колеблющиеся огоньки которых моментами выхватывали из полутьмы разные углы комнаты, и тогда видно было, что на диванах, в мягких креслах, а то и просто на полу, благо ковер пушистый, сидят небольшими группами девушки и юноши. Тут же на подносах стоят их стаканы с напитками и тарелки с крохотными — на один укус — сандвичами. Посмотрев на это угощение, Гога пожалел, что не закусил у тети Любы. Ведь провести здесь предстоит несколько часов, и сколько же надо съесть таких сандвичей, чтоб удовлетворить аппетит, который Гога уже начинал ощущать.