Леван Хаиндрава - Очарованная даль

— Что вы можете сообщить нам, молодой человек, о Декларации Вильсона? — задал посол вопрос, заключавший в себе необъятное количество вытекающих тем.

Гога вздохнул с облегчением: Декларацию он знал назубок. Не делая даже короткой паузы, чтоб собраться с мыслями, Гога начал:

— Президент Соединенных Штатов Вудро Вильсон в 1918 году опубликовал свою Декларацию, которую рекомендовал положить в основу предстоящих мирных переговоров с Германией. Декларация состоит из четырнадцати пунктов…

— Из четырнадцати, говорите? — переспросил посол, словно чему-то обрадовавшись.

— Из четырнадцати, — спокойно подтвердил Гога, испытав даже некоторое разочарование: что ж он меня на таком вопросе поймать собирается? По международному праву Гога был готов к куда более серьезной дискуссии.

— Ну что ж, — сказал посол, и на лице у него появилось какое-то странное выражение, он как бы предвкушал удовольствие. — Перечислите эти четырнадцать пунктов.

— Пожалуйста, — ответил Гога недоуменно. Он не помнил, в каком точно порядке изложены в Декларации эти пункты, да никто этого и не требовал, и стал называть так, как подавала их память.

Посол между тем пододвинул к себе лист бумаги и по мере того, как Гога называл пункты, наносил палочки карандашом. Гога закончил перечисление, и посол, демонстративно тыкая острием карандаша в каждую, пересчитал их:

— Тринадцать! — объявил он. — Вы назвали тринадцать пунктов, а где же 14-й?

Дипломат с иронической улыбкой смотрел на Гогу. Улыбался и Крысинский. Гога и сам чувствовал, что упустил назвать какой-то пункт, но какой? Он ведь все их знает.

— Вот, молодой человек, — улыбаясь заговорил посол назидательно. — Я ведь вас за язык не тянул, не спрашивал, сколько именно пунктов в Декларации Вильсона. Вы сами напросились и пропустили один. И вы думаете, я знаю какой? Нет. Я тоже не могу его припомнить. Но разница та, что отвечать на вопросы приходится не мне, а вам.

Гога тоже заулыбался: он был уверен, что сейчас вспомнит.

— Что ж, начинайте снова, — предложил посол.

Гога охотно начал перечислять, уверенный, что сейчас злосчастный пункт выплывет в памяти. Так и получилось: «право наций на самоопределение», просто непостижимо, как он мог не назвать такой пункт, самый важный, как он всегда считал. Гога продолжал перечисление, а посол продолжал отмечать палочками названные Гогой пункты. Когда Гога закончил, посол опять пересчитал палочки, и снова их оказалось тринадцать. Что за наваждение? Не названный в первый раз — вспомнился, но зато выпал другой, ранее упомянутый.

— Опять тринадцать, — развел руками посол, — и опять помочь вам не могу. Не помню, какой вы упустили на этот раз.

Крысинский, а вслед за ним посол и даже Гога рассмеялись.

— Впредь будет вам наука! — назидательно сказал посол. — Ну, бог с вами. Говорите, я вас слушаю.

Дальше пошло как по маслу. Курс Гога знал твердо, но знания его выходили далеко за пределы, обусловленные программой, и это становилось главному экзаменатору все очевидней. На любой сопутствующий или уточняющий вопрос Гога отвечал обстоятельно и спокойно. Напоследок Гога оставлял пункт о праве наций на самоопределение, говоря о котором, хотел коснуться своей больной темы — независимости Грузии. Он сейчас чувствовал себя совершенно свободно и говорил так, будто находился в гостиной и беседовал с интересными людьми, а не держал экзамен. Но, когда он дошел до последнего пункта, посол оборвал его:

— Достаточно. Не сомневаюсь, что вы — сын малой нации — с этой проблемой знакомы хорошо.

Гога даже огорчился. Он ведь предвкушал, как сейчас, получив возможность говорить с полномочным представителем великой державы-победительницы, скажет все, что накопилось у него в душе, и при этом выскажется обоснованно, со ссылками на международные документы. В его словах будет явно слышен упрек в сторону Европы, самонадеянной, благополучной, эгоистичной Европы, бросившей грузинский народ на произвол судьбы.

Дипломаты обменялись короткими фразами… по латыни, и посол сказал:

— Мы весьма удовлетворены вашим ответом. Вы получили 18. Желаем успеха в жизни!

«Сколько он сказал? Восемнадцать?» — Гога своим ушам не верил. Неужели возможно такое: получить восемнадцать по международному праву у посла?

А тот в это время думал: интересно было бы послушать, что скажет этот молодой грузин о праве наций на самоопределение, попранном с самого начала. Посол был немолодым, много повидавшим и пережившим на своем веку человеком, дипломатом с большим стажем, давно утратившим всякие иллюзии, жившим и действовавшим велениями текущего момента, но своей молодости, когда и он верил в право и справедливость, еще не забыл.