Эндрю Ридкер - Альтруисты [litres]

Жена тренера и ее подружки были лет на десять старше Франсин: все как одна платиновые блондинки с вызывающе белой кожей и консервативными политическими взглядами. Мэгги подозревала – или надеялась, – что мама подружилась с ними из научного, антропологического интереса. Или же ей просто нравились стейки, которые почти всегда присутствовали на этих встречах.

Словом, то были люди совсем не маминого круга.

И вот во время этой странной дружбы, продлившейся около десяти месяцев, жена тренера организовала благотворительную вечеринку в гостинице «Чейз-парк-плаза» – сбор средств в пользу Общества помощи людям с БАС. Вход на мероприятие стоил триста долларов, и жены бейсболистов – как на подбор, топ-модели – целый час бродили по вестибюлю, попивали коктейли с благотворителями и изящно хихикали, не разжимая губ.

Франсин притащила с собой Артура. Он был в коричневом костюме.

– Как думаешь, в какое количество исследовательских грантов обошлось это мероприятие? – спросил он.

– Ш-ш-ш, – ответила Франсин. – Согласись: чтобы уметь зарабатывать, надо уметь тратить.

Когда Артур ушел в туалет, она тайком купила лотерейный билет за сто долларов.

После торжественной речи тренерской жены и ужасающего видеоролика о болезни моторных нейронов жена шорт-стопа, голландка-танцовщица, в которую шорт-стоп предположительно влюбился в ходе постчемпионатной пьянки в Амстердаме, вышла на сцену и зачитала вслух некую последовательность цифр: точно такие же цифры значились на билетике Франсин. Она даже не сразу поняла, что выиграла.

Мэгги хорошо помнила тот вечер: ее мама влетела в кухню, довольная и раскрасневшаяся, ее усыпанное пайетками платье отбрасывало во все стороны сумасшедшие блики. В руке она сжимала стеклянный чехол.

– Правда, красивые? – Она сняла крышку и показала Мэгги (тогда шестнадцатилетней) выигранные часы.

– Ну да… – ответила она. – Слегка перебор… нет?

– Ох, не говори! – простонал Артур.

Франсин их и не слышала. Она молча разглядывала часы, очень дорогие на вид, но совершенно «не ее».

– Ты плачешь? – спросила Мэгги.

В глазах матери сияли слезы.

– Вы не понимаете, – произнесла она слабым, дрожащим голосом, – я ведь никогда ничего не выигрываю!

Мэгги ни разу прежде не слышала, чтобы мама так говорила – чтобы она вообще употребляла применительно к себе или близким слова, обозначающие победу или поражение. Не была она склонна и к самокритике. Мэгги инстинктивно захотелось защитить мать, но как защитить ее от нее самой? Такая красивая, мудрая и изворотливая женщина, как Франсин, – само совершенство! – думает, что никогда не выигрывает? Как это ее характеризует? И как это характеризует Мэгги, с детства пытавшуюся подражать матери?

Эти вопросы до сих пор не давали ей покоя.

Но где же часы? Ни в полупустой шкатулке для драгоценностей, ни под родительской кроватью, ни среди рассыпанных по письменному столу ручек и морских раковин их не оказалось. Мэгги все рыскала по дому, но безрезультатно. Наконец ей пришло в голову заглянуть в какой-нибудь неожиданный уголок – последнее место, где могли бы оказаться часы. Но таких в огромном доме было слишком много. Он целиком состоял из «последних» мест.

Мэгги спустилась в подвал – первое «последнее» место. Среди примятых кресел-мешков, потемневших ножек столика для пинг-понга и за гребным тренажером, притащенным Артуром с помойки возле школы Мэгги, часов не оказалось. Как и в постирочной, которую до сих пор не отремонтировали (за стиральной машинкой чернело пятно во всю стену). Часов не было ни в третьем, ни в четвертом «последнем» месте.

Пятым местом Мэгги назначила столовую. Роясь в красивом буфете и перебирая фамильное серебро, она вдруг вспорола палец столовым ножом с монограммой на ручке. От боли она резко развернулась на месте и увидела на стене перед собой отцовское послание.

Пока Артур жил в Зимбабве, Франсин разработала план потакания своим прихотям. Некому было считать каждый потраченный цент, скрупулезно записывать все доходы и расходы, устраивать ей скупердяйские допросы («Я только из душа: у нас два мыла. Ты купила новое? Мало одного, что ли?»), и Франсин устроила себе небольшую передышку от режима строгой экономии. Она ходила в кино, купила себе пуховик, посетила музей изобразительных искусств и принесла из сувенирной лавки глянцевую репродукцию картины Томаса Гарта Бентона. Вставила ее в рамку и повесила в гостиной над новым стильным креслом, также купленным в отсутствие Артура. Словом, не слишком-то и потратилась. Но Артур, чей гений заключался в умении навязывать свою волю близким, оказался начисто лишен потребительского инстинкта, придававшего осмысленность американской жизни. На свете было очень мало вещей, которые он не считал непозволительной роскошью.