Эндрю Круми: Музыка на иностранном

Как всегда в такие минуты, она спросила, о чем я думаю. Мне пришлось быстро соображать, что ответить.

На самом деле меня занимали две мысли. Во-первых, о том, как по-разному проявляется оргазм у женщин, у каждой — по-своему. Одни кричат, другие жадно ловят ртом воздух, третьи стонут. Есть женщины, которые воют, как волк на луну; есть, которые вздыхают с глубоко прочувствованной страстью оперной примадонны. Есть, которые хохочут, словно им рассказали смешной анекдот; есть и такие, которых охватывает беспричинная грусть, и они ударяются в слезы. Одни — не в силах шевельнуться в блаженной истоме; другие — тут же вскакивают с постели, делают себе бутерброд и включают телевизор. Или звонят мамочке.

Но она, она — сколько мы с ней живем, каждый раз, достигнув оргазма, она издавала глухое урчание, как потревоженная во сне кошка. А потом, если не засыпала сразу, она всегда задавала мне этот ужасный вопрос: о чем я думаю. И каждый раз я лихорадочно искал подходящий ответ, потому что уже знал по опыту, что в такие минуты от меня не ждут искренности.

Я сказал, что вообще ни о чем не думаю.

И не солгал: этот уклончивый ответ вполне отражал беспорядочный ход моих мыслей — я просто думал, не делая никаких выводов, а значит, как бы вообще не думал. Однако без всяких усилий с моей стороны это «недумание ни о чем» привело к неожиданным поворотам мысли. Мы только что с удовольствием занимались любовью; как всегда, она урчала, как кошка. И теперь мне хотелось скорее заснуть (кажется, если я ничего не путаю, на следующий день мне нужно было вставать раньше обычного, чтобы успеть на поезд); но вместо этого мне пришлось развивать мысленную активность, потому что она задала свой вопрос. Я вдруг поймал себя на том, что представляю себе множество женщин: и тех, с которыми спал, и тех, с которыми только хотел переспать, и тех, с которыми мне никогда не грозило расширить свои представления о разнообразии чувственных удовольствий. Я думал об этих бессчетных возможностях, сбывшихся и несбывшихся, и меня вдруг осенила такая мысль: наша жизнь — это цепь случайностей, и как это странно на самом деле, что цепочка случайных событий свела меня именно с этой женщиной, и мы теперь вместе, и я слушаю по ночам ее кошачье урчание, а ведь с тем же успехом (обернись все иначе) я сейчас мог бы лежать в объятиях совсем другой женщины, которая отличалась бы от моей жены, как вальс Шопена от фуги Баха.

Нет-нет, никакого неуважения к той, кого мне теперь так не хватает. Просто не мог же я ей признаться, что думаю не о ней, а о каких-то других женщинах — что я мысленно проигрываю эпизоды из альтернативной жизни, которую мог бы прожить вместо этой, если бы тысячи совпадений выстроились в другом, но не менее вероятном порядке.

Я не мог ей признаться и в том, что мне очень хочется в туалет — облегчить мочевой пузырь, на который она только что налегала почти всей своей тяжестью. В такой деликатный момент это было бы нетактично. Вот почему я сказал, что не думаю ни о чем.

Конечно, не думать совсем ни о чем невозможно; если ты вообще ни о чем не думаешь, значит, ты умер. Даже в минуты вынужденного безделья, в электричке, по дороге из дома на службу и со службы домой, без книги или без блокнота для записей (блокнот я начал носить с собой только недавно), у меня в голове постоянно роятся какие-то мысли, на которых я не заостряю внимания, и они, таким образом, как бы и не существуют. Смотрю в окно, вижу, как солнечный свет падает на бурую землю и кроны деревьев, и если в эту минуту меня вдруг спросят, о чем я думаю, я отвечу: да ни о чем. И целый мир мыслей, чувств и впечатлений проходит мимо и теряется навсегда!

Когда я убедился, что больше вопросов не будет, я встал и пошел в туалет.

Все это я помню очень отчетливо — теперь, когда я созрел написать роман, идея которого родилась в ту ночь, десять лет назад, когда я стоял босиком на холодном полу в уборной. Но может быть, память меня подводит? Вовсе не исключено, что я фантазирую на основе смутных воспоминаний, а то и выдумываю чего не было, — как я выдумал эту историю, которую собираюсь сейчас развернуть перед вами ковровой дорожкой. Уверен ли я теперь, что отправился в туалет именно после мысленного просмотра женских оргазмов во всех вариациях? Что Дункан и Джиованна впервые возникли в моем воображении как раз той ночью? Может быть, эти события отстоят друг от друга во времени и случились в две разные ночи после двух разных занятий любовью? Уже на первом году нашей совместной жизни ночи любви перестали отличаться одна от другой. И я не могу точно знать, какая из этих ночей была той самой ночью.