Леонид Гартунг - Нельзя забывать [повести, сборник]

С озабоченным видом он ушел в другую комнату, и я слышал, как он с кем-то разговаривал по телефону. Вернувшись обратно, показал глазами на дверь:

— Поднимитесь к Вольскому. Второй этаж, комната шесть.

— Кто это?

— Начальник районного отделения НКВД, — пояснил он с почтением.

Пошел к Вольскому. Это был очень следящий за собой человек: гладко выбритый, с влажными волосами, разделенными аккуратнейшим пробором. Он внимательно выслушал меня, слегка улыбаясь. Я заметил, что он все время улыбается, словно играя в какую-то забавную игру. Когда я закончил, он вежливо сказал мне:

— Присаживайтесь, — и кому-то позвонил по телефону. Вошел знакомый милиционер с моим паспортом в руках. Вольский взял паспорт, и, рассматривая его, вздохнул.

— Ваш паспорт мы оставим у себя, а относительно вас самих запросим Москву. Она решит. Ждите!

— А сколько ждать?

— Мы сообщим вам, когда надо будет. Работайте спокойно.

И я пошел пешком назад в Пинеровку «спокойно работать».

Между тем, война приближалась, уже бомбили Борисоглебск, а это не так уж далеко от Балашова. Один раз появился их разведчик над Пионеровкой: рано утром я вышел на крыльцо и увидел: прямо на меня низко-низко летел самолет. Какой он был? Темно-зеленый, небольшой, без звезд на крыльях. Мелькнул и исчез.

Мужчины-учителя один за другим покидали школу. Получил повестку и Володя Шарунов. «Явиться с кружкой и ложкой». Помню, прощались с ним в Балашове, у его матери. Была не ночь, а скорее поздний вечер. Мы сидели за столом в маленьком садике. С ветвей какого-то дерева свешивалась электрическая лампочка, ярко освещая стол и наши лица. Кто здесь был? Бывшие истфаковцы, которые работали в школах Балашовского района.

Нас было человек пять. Володя в голубой сатиновой косоворотке обвел нас глазами:

— Может быть больше не встретимся?

— Да брось ты, — дружно возразили мы, хотя и знали что он говорит правду.

Его мать налила нам по стакану молока, перед каждым положила по куску хлеба.

— Не обессудьте!

— Спасибо, все очень хорошо.

Нам и правда ничего больше не нужно было. Поели, крепко пожали Володе руку, пожелали ему «всего доброго».

Шел домой в совершенной темноте. Небо было закрыто низкими тучами. У горизонта раза два мелькнули розовые бесшумные зарницы.

В последующие дни ждал. Убедился, что ожидание очень плохая вещь. Все происходящее со мной казалось мне дурным сном. Надеялся на Москву — «Москва разберется». Нужно спокойно работать и жить так, как будто ничего не случилось.

Написал маме в Саратов, чтобы она прислала мне зимние перчатки.

— Вот и зря, — покачала головой Анастасия Семеновна. — Зачем присылать? Лазаревна свяжет — ай да ну, и дорого не возьмет. Хочешь я закажу ей?

Я согласился. В результате у меня оказалось две пары перчаток. Присланные из Саратова и связанные Лазаревной.

В середине октября выпал первый снег. Он сделал белыми улицы, но лежал недолго, быстро растаял, оставив после себя неимоверную грязь. В школу трудно было пройти.

До этого я получил свою первую зарплату. Не будь войны, нужно было бы отметить это событие как-то торжественно. Но не до того было.

Что делали мы, сельские учителя, в свободное время? (Хотя свободного времени, по правде сказать, у нас не было). Почти каждый вечер ходили по домам, собирали теплые вещи для Красной армии. Люди давали вещи очень охотно. И только теперь, через много лет, я понял, что вещи эти предназначались не только для Красной армии, видимо нужны они были беженцам и эвакуированным — тем миллионам людей, которые лишились всего. Ушли они от войны летом, налегке, надо было их во что-то одеть.

Числа двадцатого октября директор школы вполголоса сказала мне:

— Звонили из Балашова, просили вас явиться. Сказали, что вы знаете куда.

Да, я знал куда. Забилось сердце — решалась моя судьба. Отвел уроки, пошел в Балашов. Постучал в знакомую дверь.

— Можно?

Вольский поднял лицо от бумаг и посмотрел на меня. На этот раз он не улыбался и не ответил на мое «здравствуйте». Увидев меня, он сразу приступил к делу:

Спуститесь вниз к Никитину. Он выдаст вам новый паспорт.

Спустился на первый этаж. Дальше помню все неясно: какая-то комната, какой-то стол. Ясно осталось в памяти только лицо милиционера, который выдал мне новый паспорт — лицо серое, с ввалившимися щеками. «У него что-то с желудком», — подумал я.

— Куда хотите? — спросил он. — В Сибирь или в Казахстан?

«Выселяют», — понял я и ответил: