Элизабет Страут - И снова Оливия

— Спасибо, Джек, — сказала она, когда ушли рабочие. — И тебе спасибо, Генри.

На комодик она поставила фотографию Генри и снимок поменьше — Джека.

В комнате отдыха, где стояли деревянные столики и стулья с зеленой обивкой и подлокотниками, каждый вечер собиралась компания из здешних обитателей. Эти люди пили вино, и Оливия попыталась примкнуть к ним. Вечером, после ужасной поездки в мини-фургоне, Оливия вошла в комнату отдыха с бокалом белого вина и остановилась около этой компании, но ей дали ясно понять — во всяком случае, так она решила, — что она не их поля ягода. И до Оливии дошло: они были при деньгах и они были снобами. Высокая женщина в темно-синих хлопковых брюках и белой блузке говорила о Гарварде. Гарвард то, Гарвард се.

Улучив момент, когда эта женщина осталась одна, Оливия сказала:

— Мой второй муж преподавал в Гарварде. Учился он в Йеле и потом стал самым молодым преподавателем, получившим пожизненную профессуру в Гарварде.

Женщина посмотрела на нее. Пустыми глазами.

— Понятно, — сказала она и зашагала прочь.

Оливия поставила свой бокал на маленький столик и пробормотала сквозь зубы, имея в виду и Джека тоже:

— Ну и катитесь ко всем чертям.

А вернувшись в свою квартиру, убрала фотографию Джека, и на комодике осталось лишь фото Генри.

Кое-кто был из местных, например ее подруга Эдит, которая жила здесь уже много лет, но Эдит была нарасхват. Когда Оливия в свой первый вечер вошла в столовую — просторное помещение с дурацкой белой лепниной под потолком, — Эдит ужинала за столиком на четверых с тремя другими людьми; она помахала Оливии — и на этом все. Оливия сидела одна за столиком на двоих. Она с трудом контролировала выражение лица, жуя подозрительный салат, который взяла на шведском столе вместе с малюсеньким кусочком лосося и коричневым рисом.

Но здесь жил и Берни Грин, Оливия хорошо помнила его: когда Генри пришлось продать свою аптеку огромной сети, Берни занимался юридическими аспектами сделки. Генри отзывался о нем исключительно в превосходных степенях. И вот он, Берни, древний, как горы, и где же его жена? А жена его за мостом, как выяснила Оливия. Вскоре после того, как они перебрались в «Кленовые апартаменты», у нее обнаружили Альцгеймер, и Берни каждое утро пересекал короткий пешеходный мостик, за которым находилось отделение для больных с Альцгеймером, и сидел у постели жены, хотя та все меньше и меньше сознавала, где она и что с ней. Всякий раз, когда Оливия сталкивалась с Берни, в глазах у него стояли слезы, а порой текли по лицу.

— Как так можно? — спросила она Кристофера по телефону.

— Ну, мам, он, наверное, переживает из-за своей жены.

— Но, Крис, он ходит тут и плачет!

— Это культурный код, — ответил Кристофер.

— Что еще за культурный код, господи прости? — повысила голос Оливия.

А то, объяснил Кристофер, что парень — еврей, а еврейские мужчины не стыдятся слез.

Оливия повесила трубку, возмущенная обоими — и сыном, и Берни.

Этель Макферсон прибыла в «Кленовые апартаменты» полгода назад, после смерти ее мужа Фергюса, и, похоже, она знала здесь все и обо всех. От нее Оливия узнала о жене Берни, переправленной через мост.

— О, я не могла жить в нашем большом старом доме после того, как Фергюс умер, это было невыносимо! Как я по нему скучаю!

— Он был из тех, кто расхаживал по Кросби в килте? — спросила Оливия, и Этель кивнула: да, среди них был ее муж. — Но зачем? — продолжила Оливия. — Я никогда не могла этого понять.

Этель явно обиделась:

— Ну, будь у вас шотландские предки, вы бы думали иначе.

— Но у меня есть шотландские предки! — возразила Оливия.

— Тогда, возможно, это не значит для вас столько же, сколько значило для Ферджи, — сказала Этель и, помахав кому-то, двинулась в противоположный угол столовой.

«Тьфу на вас», — подумала Оливия, но чувствовала она себя ужасно, никто с ней не заговаривал, и спустя несколько минут она удалилась в свою квартирку.

Как только за окном темнело, Оливия укладывалась в свою уютную односпальную кровать и смотрела телевизор. Новости ошарашивали. И это помогало. Страна пребывала в чудовищном раздрае, и Оливия находила происходящее увлекательным. Иногда ей казалось, что фашизм стучится в дверь Америки, но затем мелькала мысль: «Да ладно, я скоро умру, мне-то что». Иногда, думая о Кристофере и его многочисленных детях, она беспокоилась из-за их будущего, но потом говорила себе: «Я ничего не могу с этим поделать, все катится в тартарары».