Элизабет Страут - И снова Оливия

— Я тебе очень признательна, — ответила Оливия.

Сын привез пять чернильных картриджей и показал, как их вставлять. А потом он посадил розовые кусты, следуя материнским инструкциям, прямо за дверью, что выходила на дворовую территорию, где между стеной и асфальтированной дорожкой имелась полоска земли, — директор заведения разрешил Оливии развести там сад. Кристофер вырыл глубокие ямы, как и велела Оливия, и полил розовые кусты, также под надзором матери.

— Эй, бабушка! — теребил Оливию маленький Генри, но она была слишком занята розовыми кустами.

Когда они вернулись в квартиру и Кристофер вымыл руки, маленький Генри поймал взгляд отца, и тот кивнул.

— Хочешь посмотреть на картину, которую я для тебя нарисовал? — спросил мальчик.

— Конечно, — ответила Оливия.

Мальчик осторожно развернул лист бумаги, на котором акварелью был изображен человек, похожий на скелет, и большой дом.

— Кто это? — спросила Оливия.

— Я, а это мой дом.

— Ну что ж, хорошо, — сказала Оливия.

— Повесишь ее на холодильник? — серьезно спросил маленький Генри и пояснил: — Мама всегда так поступает с нашими рисунками.

— Прицеплю ее попозже, — пообещала Оливия.

С пишущей машинкой Оливия чувствовала себя почти счастливой. Ей нравились звуки, которые издавала машинка, нравилось, что можно вставить лист бумаги и легко вынуть его обратно, — не то что в этом чертовом мигающем принтере! — и ей нравилось укладывать отпечатанные листы в аккуратную стопку. Иногда она перечитывала только что написанное, а иногда нет. Но стопка медленно подрастала. Лишь когда она печатала свои мемуары, у нее возникало ощущение, что сетчатый колпак, под которым она живет, приподнимается.

Однажды она кое-что вспомнила и тут же усомнилась в своей памяти. Такого не могло быть. Маленькая Оливия спрашивает мать, почему у нее нет братьев и сестер, как у других людей, и мать опускает на нее глаза и говорит: «После тебя? Мы не осмелились заводить еще одного ребенка, когда у нас есть такая, как ты». Нет, конечно, это ложное воспоминание, и в мемуарах Оливия об этом не упомянула.

Однако написала о чудно́м поведении матери за несколько месяцев до того, как у нее обнаружили опухоль мозга, — и одним из чудачеств матери было вот что: она выходила во двор и гладила свою машину, словно лошадь на ферме, где мать провела детство. Размышляя об этом сейчас, Оливия понимала мать. Раньше не понимала, но теперь, когда только машина предоставляла ей свободу, Оливия сообразила, что и свой автомобиль мать любила не меньше — как в юности любила своего пони, на котором ездила куда захочет.

«Генри верил в Бога, — напечатала Оливия на новом листке. И дальше: — Я тоже верила из-за лягушек, которых мы разрезали на уроках биологии». Она вспомнила, как однажды в колледже, когда она разглядывала внутренности лягушки, ей пришло в голову: «Только Бог мог создать все это, не иначе». Но теперь, поразмыслив, Оливия напечатала: «Я была очень молодой тогда».

Серая Мышка по-прежнему ела за одним столом с Оливией и Чипманами, и однажды днем, когда они возвращались из столовой, Мышка спросила Оливию, не хотела бы она зайти к ней в гости. Совсем недавно Оливия узнала, что Серая Мышка приехала из Ширли-Фоллз, — какой же тихоней надо быть, чтобы до сих пор даже не упомянуть об этом! — и Оливия приняла приглашение. Войдя в квартиру Мышки, она удивилась количеству статуэток, привезенных с собой этой женщиной, — девушка в тирольском костюме, другая в швейцарском наряде, — а также множеству фотографий, разложенных на столах. Оливия села и заметила:

— По крайней мере, к вам заглядывает солнце.

Она увидела, что щиколотки у Серой Мышки сильно отекли, — опухшие запястья она приметила раньше, — и Мышка объяснила:

— У меня ревматоидный артрит.

— Ужасно, — сказала Оливия, и женщина согласилась, мол, да, с этим нелегко.

Серая Мышка говорила тихо, и Оливия попросила ее говорить погромче.

— Я вас не слышу. — Оливия, сидевшая в кресле, подалась вперед.

— Да, простите, — извинилась Мышка.

— Ради бога, вам не за что извиняться, я только попросила вас говорить погромче.

Теперь и Серая Мышка подалась вперед и заговорила — без умолку, словно плотину прорвало. И Оливия вскоре обнаружила, что слушает ее с нарастающим интересом. Для начала Мышка сообщила, что в девичестве ее звали Изабель Гудроу и в юности она забеременела от лучшего друга ее отца. Случилось это вскоре после смерти отца. Изабель была единственным ребенком, ее очень опекали, и она ничего не знала — Изабель посмотрела гостье прямо в глаза — о сексе, совсем ничего. Ну и это случилось. Мужчина был женат, жил с семьей в Калифорнии, и однажды он навестил Изабель с матерью в маленьком городке в Нью-Гэмпшире, где они тогда жили. А когда он уехал, Изабель была беременна. Мать повела ее к священнику-конгрегационалисту, и тот сказал, что проявления любви Господней непостижимы, и поэтому Изабель, к тому времени закончившая старшую школу, родила ребенка и осталась жить с матерью; она даже поступила в университет, но потом мать умерла, и Изабель осталась одна с ребенком. И она стыдилась себя.