Матс Tpаат - Сад Поммера

Вечером свечи зажигают. Простой, праздничный, по-домашнему скромный свет теплится в баньке. Три язычка свечей колышутся на большой елке. В углу каморки слабый свет борется с тьмой, и тени колеблются туда-сюда, особенно когда входят в дверь и дуновенье колеблет свечи.

Поммер берет в руки катехизис. Обычно он читает в рождество Библию, но этим летом ее поглотил огонь.

Зажигают лампу на время чтения. Свечи горят тускло, при них читать трудно, даже если подносить книгу к самым язычкам огня.

Учитель выбирает подобающее место в книге и кашляет, прочищая горло. Жена и дочь оставляют свои занятия и устраиваются слушать.

— …И произошло это в те дни, когда пришло слово от императора Августа, что весь мир земной должен быть переписан. И все пошли, дабы их переписали…» — торжественным голосом читает Поммер.

Простые слова вдруг западают глубоко в душу Анны, будто обнажают ее с болью. Сколько раз прежде она слушала это, еще с детства помнит начало евангелия от Луки, но только сейчас, когда сердце ее растревожено, когда оно как кровоточащая рана, ей вдруг стал понятен смысл этих слов. Ведь она одна из тех, кого хотели переписать и кто сам собрался в дорогу, чтобы дать себя переписать — «каждого от своего города». Она ушла отсюда в город полтора года назад, хотя и побыла после окончания женской гимназии дома только год. В ней поднялось такое беспокойство, что его ничем нельзя было унять.

И не ее ли это история, не ее ли возвращение в дом родной? Теперь она под кровом отчего дома, с тем чтобы ее записали при отце с матерью, там, где она родилась, и тем самым дали силу ее ослабшим чувствам, подкрепили ее изболевшуюся душу. Она здесь, чтобы дать себя записать для жизни новой и заново родиться в почерневшей от копоти бане.

У нее открываются глаза, она вдруг видит многие вещи совсем в ином свете. Слова евангелия открывают для нее не чудо, но жизнь, они глаголят языком ее собственного отца, ровным огрубелым голосом старого человека. Это и есть для нее самой император Август — ее отец в своем домотканом сером пиджаке, она видит его при свете старой лампы.

Поммер бросает на домочадцев привычный взгляд из-под очков. Но семьи, когда-то большой, уже нет. Все ушли в город, чтобы дать себя переписать, и за столом сидит лишь маленькая Анна, крохотная девочка с мышиными хвостиками косичек, и широко открытыми глазами смотрит на отца, как будто сидит на уроке. Анна опять стала малым ребенком, ее сердце болит по простым, сделанным отцом игрушкам, ее голова озабочена: пустят ли ее в мороз во двор. Чувства, которые не выразишь словами, предчувствия и любовная тоска еще не свили гнезда в ее сердце, ее мир еще прост и негибок.

И ей жалко, что она еще не изведала и не постигла многого. Но она уже почувствовала, что не понимала раньше слов отца, они были для нее лишь школьными заповедями и запретами, только голосом, но не чувством.

С большим трудом начинает она понимать, что она, ее обращенное в себя существо — это еще не все, а только часть обширного мира. Людской лес шумит вокруг нее, она вступает в него и дает вместе со всеми записать себя ради тяжкой жизни и еще более тяжкой любви.

Анна уже не слышит, что читает отец. Она видит лишь движенье морщинистых губ, ощущает на своем лице и в ушах мерцанье свеч, тени колышутся, перебегают с постели на стены и обратно. О чем говорит ей отец? Все о том же самом, весь свой век.

Возбуждающе, как вино, разливается по телу чувство избавленья, радостно и гулко гудит в ушах, каждый звук и шорох отдается в них, молодая кровь горячо и быстро бежит в жилах. Все то же самое — вчера, сегодня, завтра. Старый Поммер всю жизнь учил детей одному и тому же, а если кто не понимал его, пусть винит самого себя. Он всегда, не жалея сил, воевал со злом и словно мастерил добро как самые обычные сани.

И вот они начинают есть колбасу. Кровяная колбаса удалась на славу, она с кусочками шпика и с майораном, в меру посолена. Ее передали Кристине Парксеппы. Анна сидит напротив отца и думает: как хорошо быть дома.

Потом отец берет скрипку и они поют:

Анна переполнена благодарностью и возвышенными мыслями. Радость бытия, что едва мерцала в ней, обрела над нею полную силу.

Спев песню, они сидят втроем тихо, отец и дочь за столом, Кристина на краешке постели; все смотрят, как горят свечи. Отсвет дрожит на их скуластых лицах, в стеклах очков Поммера отражаются белые блики, светло-желтые яблоки висят на зеленых пахучих ветках как остановившиеся планеты.