Матс Tpаат - Сад Поммера

Вечером Поммер приезжает встретить дочь, и когда он замечает Анну на перроне, на сердце сразу же становится легче. Нет, как бы то ни было, на родной стороне все же чувствуешь себя гораздо уверенней. Под мышкой у Анны оконное стекло, в руке пакет. Что в нем такое? Книги, отвечает дочь, она взяла их у школьных подруг, часть у Карла, а часть — это ее старые учебники. И Анна протягивает пакет отцу.

— Тяжелый-то какой, — радостно говорит она.

— Бумага всегда тяжелая, — отвечает отец.

Они подходят к коновязи, и Анна садится в сани. Со стеклом небольшая заминка: куда его положить, чтоб не разбилось? Отец находит место помягче и отвязывает лошадь. Вернулась все-таки, думает он о дочери, садясь рядом с нею; пока что все в порядке. В некотором роде дочь более хрупка, чем стекло. Порой она как бы сама по себе того гляди сломается, и Поммер не понимает причины всех этих трещин и изломов.

Беспомощным чувствует себя Поммер и при виде книг, привезенных Анной из города. Когда дома дочь разворачивает их, они заполняют всю постель. Анна с веселым, счастливым видом раскладывает книги на полосатое одеяло матери. Поммер из-за спины дочери разглядывает заглавия: математика, немецкий язык, латинский язык… Он берет и листает несколько книг, но все, о чем в них говорится, слишком сложно для него. Сложно и трудно, не лезет в голову. Откуда ему, деревенскому учителю, знать все это? И Поммер чувствует себя совсем глупым. Голова у нее, чертовки, всегда хорошо варила, — уважительно думает он о дочери, — если б она еще не выкидывала разных любовных фортелей!

Анна хочет подготовиться к экзаменам на гувернантку. Что ж, почему бы и не подготовиться, — говорит отец, хотя планы дочери кажутся ему слишком возвышенными. Так хоть не заползут ей в голову черные мысли, здесь, в темном углу бани.

Женщины молча заняты своим — Кристина прядет лен, а дочь под жужжанье самопрялки повторяет латинские падежи. Необычные слова пробуждают странные мысли и сложные образы. Интересно, как по-латыни прялка? Да и знали ли римляне такую простую вещь? Пряли, небось, рабы, и у каждого из них было слово на своем языке. Так же, как есть много эстонских слов, для которых нет соответствия в немецком или русском языке. Анна задумывается, можно ли точно перевести слово «любовь». Нет, нельзя, в переводе это совсем другая любовь, не та, прежняя. Смогла ли бы она перевести, к примеру, свою любовь на иной язык?

Она так усердно занята своим делом, что нет времени даже поесть. Она с таким же рвением учит язык, с каким занималась всем. Иногда она идет вместо отца на урок эстонского, учит детей арифметике и правописанию. Особенно много тратят сил дети именно на уроке правописания, диалект мешает правилам, и Анна безжалостно всюду искореняет деревенский говор, и свой и у школяров, как того требует учебная программа.

С детьми она ладит. Старшие еще помнят, как она учила их два года назад. За это время мальчишки заметно вытянулись, порой она ловит на себе задумчивый взгляд Юку Краавмейстера или Ээди Рунталя. Мальчишки исподтишка поглядывают на нее, обращают внимание на ее настроение, чтобы использовать в своих интересах.

Особенно нравится детям, что учительница играет с ними. На обеденной перемене Анна завязывает глаза Ээди Рунталю платком. Ээди ловит, раскинув руки. «Слепой козел, слепой козел!» — дразнит его Эрсилия, уклоняясь от его рук. Веселье в разгаре. «Слепой козел» сразу же кидается на голоса, но учительница и ученики прячутся за печь. Ээди стоит посреди класса и прислушивается, повернув лицо к окну. Все затаились. Ээди идет к печи, должен же он кого-нибудь поймать. Маленькая Хильда проскользнула перед самым носом у него. Ээди хватает тень, будто подстерегающая щука, его пальцы запутываются в цепи от часов. Верные часы Поммера качаются на стене. Подходит Анна, распутывает цепь и освобождает руки мальчишки.

— Учительница! — удивленно произносит «слепой козел».

Теперь Анна сама «слепой козел». Ээди обрадованно повязывает ей на глаза платок. Руки хватают пустоту, через белый шерстяной платок брежжит оконный свет, она тоже стоит посреди класса. И у нее мелькает странная горьковатая мысль, что она никого не поймает, что у нее нет никакой надежды поймать кого-либо. С одной стороны тикают медленные, ленивые часы, здесь стена, а в другой стороне — печь. У пространства и времени совсем другие измерения, когда глаза завязаны; платок щекочет хрящик носа.

Н-да, теперь она — «слепой козел». Долго ей еще ловить, копошиться в бесконечном пространстве, где она обнаженная и беззащитная?