Матс Tpаат - Сад Поммера

Что сейчас делает Поммер?

А что ему еще делать, как не заниматься тем, чем он занимается уже многие годы. Прошлой осенью исполнилось тридцать семь лет с тех пор, как он перебрался сюда, в Яагусилла, из волости Лёэви, поставил в хлев подаренную отцом корову, вымыл у колодца руки и отправился на урок — обучать крестьянских детей грамоте. В ту пору Поммер был молодым идейным школьным наставником, который интуитивно чувствовал, что только чистыми руками можно учить красивому, плавному и аккуратному письму.

Правописанию на родном языке.

И он с воодушевлением принялся возделывать ниву просвещения, эту вековую залежь, где пахарю надобно иметь силу десяти волов.

Он и сейчас занят тем же: несет свой крест и взращивает детские души так, как того требуют учебная программа и христианские заповеди.

Не надорвался ли Поммер на этой тяжкой ниве? Не нуждается ли в отдыхе, не стали ли сдавать у него нервы?

Истории нет до этого дела. К тому же, Поммер сжигает в своей самодельной трубке такой едкий табак, что Клио, этой достославной особе, приходится торопливо и безучастно проходить мимо него, подобно тому, как охотничья собака, поднявшая зверя, оставляет в стороне жбан с керосином.

И, наконец — когда наскучит в школе, — можно заняться чем-нибудь другим. Ведь он в любом ремесле мастер, руки у него золотые. Может и крыши крыть, и трепать лен, ловить рыбу, дергать зубы кривыми клещами.

Школьный наставник — соль земли, лампа с вычищенным до блеска стеклом, которое никогда не должно тускнеть. В ней всегда должно быть масло. И не поможет раздобытый через волостное правление керосин, хотя он и нужен. Особенно важно не то масло, которое вольешь в человека, а то, что должно быть в нем от рождения.

Велика вера в дар просвещенного человека.

Если он не может оказать помощь какому-нибудь больному или размышляет, протирая очки мягким платком, люди считают, что он важничает. Он должен уметь оскоплять поросят, чинить часы, даже знать заговоры, снимающие боль. Когда кому-нибудь взбредет в голову спросить, что такое серная кислота или что за человек этот Бисмарк или Ливингстон, у него должен быть немедля готов ответ.

Такова-то его жизнь, завидовать нечему, вздыхать тоже нет причин.

Дежурный звонит в классе в колокольчик. Он куплен недавно, как и пятирублевые часы с гирями, из-за которых Поммер не раз наведывался в волостное правление — поторговаться. Что касается часов, то, по крайней мере, их в школьном доме Яагусилла хватает. Все они показывают царское время.

Часы тикают на стене на радость детям, а в руках у сына волостного старшины Краавмейстера звенит колокольчик. Если и не на радость, то уж во всяком случае на пользу.

Дети стекаются в класс. Они играли за углом школы на апрельском солнце в пятнашки; кое-кому «показали Ригу» — даже у дежурного горят уши.

Школьный наставник Поммер встает из-за обеденного стола, вытирает рот и обменивается двумя-тремя словами с женой. Так, по привычке. Затем проходит в комнату, берет со шкафа лежащий рядом с пузатой желтой тыквой футляр со скрипкой и вынимает инструмент. Замирает посреди комнаты и смотрит в окно. Вон они, скворцы, прыгают в кустах сада. Это вестники весны с золочеными клювами! Поммер напевает чуть слышно: «Когда еще я молод был…» И умолкает на полуслове, будто стыдясь, что его услышат, хотя никого поблизости нет. Он человек строгих правил, дети боятся его как огня; на что это похоже, если он будет мурлыкать про себя песенку?

Да, скворцы… Родные мои птицы, с хворостинкой в клюве, думает Поммер. «Когда еще я молод был…» Тогда он по целым часам мог сидеть и смотреть, как хлопочут птицы! И воздух был полон странного звона, и сердце разрывалось от радости. Господи, как давно это было! — думает Поммер.

А сейчас он должен идти на урок пения, в класс, где поднятая за перемену пыль сверкает и парит в солнечных потоках, льющихся в окно.

Человек он стройный, с прямой спиной, на нем серый домотканый пиджак. Белый, выглаженный супругой шелковый шейный платок придает ему долю торжественности. Борода и усы тоже серые. Когда-то они были черные, а скоро станут белоснежными — к тому идет.

Лицо восточно-балтийского типа, с высокими скулами, но с прямым носом. Последние пятнадцать лет он носит очки с круглыми стеклами, лишь они не финно-угорского происхождения.

Примерно столько же лет и дыре, просверленной буравчиком в классной двери. Вполне естественно, что, старея, человек начинает в чем-то сомневаться и что-то подозревать… Не все ли хорошие системы разведки придуманы людьми пожилыми?