Константин Гирлин - Собрание сочинений. Том I

Новая измена поворачивала нож в сердце Кошкина. Валюша увидела мужа и погребла лицо в ладонях.

— Здравствуйте! — сказал администратор, печально фосфоресцируя.

— Здравствуйте! — сказал Кошкин.

— Ну, как поживаете?

В свою очередь, Кошкин отказался от продолжения философской беседы.

Видя, что добротный сценарий пропадает из-за неопытности актеров, Сипович сел в режиссерское кресло:

— Приятно видеть вас в добром здравии, а не валяющимся в сточной канаве с колото-резанными ранами, — обратился он к администратору, начиная обыск в его квартире. — Но именно на это вы и напрашиваетесь! На фоне вас Маркиз де Сад — застенчивое дитя. Содомиты покраснели бы, увидев ваши постельные выкрутасы. Представьте, что творится с моей психикой! Ее основательно коротит! Поговорим о небольшой реабилитационной программе, переводя ее в рублевый эквивалент?

— Опять вы!

— Чувствуете между нами родственную связь? Слезы наворачиваются, когда я слышу ваш голос. У нас разные фамилии, но кровь-то одна! Да, семейка с гнильцой, как какие-нибудь Ругон-Маккары, но какая разница, ведь главное — сплоченность! Кровинушка вы моя, открывайте сундук — поделим наследство.

— Не трогайте вазу! — заверещал администратор.

— Каин, это я, брат твой!

— Я вызываю полицию!

— А я — скорую. Ваш ход.

Затем он обратился к Валюше:

— Я вам звонил, почему не отвечали? Вас где воспитывали? Оголите ладонь! — произнес он тоном хироманта-профессионала. — Так я и думал — отсутствует линия сердца. Вы точно человек?

Кошкин двинул строго на запад, как раз туда, где для администратора сейчас заходило солнце всей его жизни. Он бросился на любовника, используя излюбленную тактику аффективного боя.

Сипович, в свою очередь, не стал дожидаться исхода, он был всецело поглощен отчаянным мародерством:

— Вы что, милейший, живете без сейфа? — говорил он, хватая расческу, банку горошка и кусок мыла, и рассовывая провиант по карманам. — Раритетная убогость, — добавил следом, ныряя в бусы, — но сойдет.

Проведя успешную ревизию, Сипович покинул заседание. Пробегая последний пролет, он столкнулся с пожарным.

— Ложная тревога, — сказал он. — Но в семнадцатой занятное кинцо.

Сипович потерял кров и веру в человечность, но мужества не утратил. Он переносил лишения с невозмутимостью стоика. Город изумленно моргал вечерними огнями, и под неусыпным вниманием сих Сипович фланировал от прохожего к прохожему с плутоватым выражением на лице и голосом, исполненным тоски, просил дать ему денег. Стенания разочаровавшегося в опрощении человека вызывали у рабочего класса умеренный интерес.

Патрульная машина, внезапно выглянувшая из-за угла, окатила Сиповича холодным светом. Подобно дикой кошке, она кралась, грациозно маневрируя между освещенными участками улицы, прежде чем подобралась к жертве.

Сипович, этот безобиднейший из всех олененят, стоял в лесах жизни и пересчитывал мелочь доверчивыми глазами, когда пантера правосудия выскочила из зарослей и заблокировала ему дорогу. Из машины выпрыгнули две мохнатые брови. Следом выпрыгнул непосредственный владелец бровей. Уголок его рта дрогнул в неочевидной улыбке, словно туда сел комар.

— Эй! — сказал он, блистая остроумием.

— Это не я, — ответил Сипович, разделывая недотепу полицейского под орех. Конечно, он не знал, какое именно преступление ему собираются инкриминировать, но слова «это не я» бронировали ему абонемент на алиби.

— В смысле?

— Не я.

— Что — не я?

— А что — я? — спросил Сипович, перетягивая на себя одеяло допроса.

— Чего?

Сипович чувствовал, что создает дополнительный источник трения. Его кровяное давление подскочило вверх.

— Откуда у вас этот телевизор? И ваза? И все остальное?

Одни люди бьются в эпилептических припадках от одного вида погон на рубашках неагрессивного небесного оттенка. Другие — падают перед ними на колени, сознаваясь во всех преступлениях, которые только совершало человечество. Но есть и третьи. Они выдерживают допрос с видом присыпающей собаки. Их ничего не берет. К последней категории людей принадлежал Сипович. Импульсивные «эй!» и прочие междометия волновали его не больше, чем бактерии на слоях эпидермиса.

Как видно, у него был свой высокий, лапидарный слог, которым он бил слово Закона, тем самым ставя в тупик самых отъявленных сыщиков.

Сипович держал уровень:

— Это мое.

— На Пятилетке ограбление.