Константин Гирлин - Собрание сочинений. Том I

Проблемы цивилизации не касались Кошкина, и в тот момент, когда на горизонте появилась точка, он готовил носок, целя им в жалкую челядь. А тем временем, вспахивая акры земли, к нему приближался неопознанный объект.

Стоит упомянуть, что Сипович не обладал изяществом лани. Он бежал самозабвенно, с легким налетом педантизма. Хоть и не слишком грациозно, но бежать он умел: не выжимал из своих мышц максимум и не давился собственными миндалинами — но бежал как бы по инерции, попутно рассматривая городские достопримечательности. Он как раз переключал скорость, когда крепкий запах Кошкина сбил его с ног мощнейшим апперкотом.

— Журналюга! — взвизгнул Кошкин, пробираясь сквозь туманы алкогольной эйфории. — Ты-то мне и нужен! Сердце пошаливает, — провыл он, и в его глазах появился ипохондрический блеск. — Но к черту сердце! Будет сенсация!

Сипович смахнул слезу и чистосердечно признался, что, несмотря на давешние разногласия, он искал свидания с ним, чтобы воскресить из праха их семейный очаг.

— Я узнал его адрес! — загрохотал Кошкин, невосприимчивый к сантиментам.

— Отлично!

— Это чертовски здорово!

— Полдела сделано! Но решим уравнение до конца: о ком речь?

— Этот администраторишка из «И вкусно, и грустно», лапавший мою Валюшу.

Сипович не называл себя склеротиком, но многих вещей не запоминал. И все же слова Кошкина как-то странно срезонировали в его памяти, постепенно складываясь в пазл. Он живо припоминал: сцена ревности в редакции «Кроссворд! Кроссворд!», тщетная попытка дозвониться до изменщицы… «И вкусно и грустно» … администратор… администратор?!

— Знаете что! — воскликнул Сипович, мысленно подмигивая в сторону Альцгеймера. — Если грядет судебный процесс, я желаю быть в числе присяжных! Наш обвиняемый — редкостной безнравственности человек, в морально-этическом смысле он ниже червя. Червь для него — недосягаемая духовно развитая личность! Это чудовище обирает нищих, я видел собственными глазами, как он выворачивал карманы у слепой старушки. У него на затылке родимое пятно в форме трех шестерок.

Кошкин как будто зарядился энергией Сиповича, но, так как был донельзя заправлен своей собственной, — энергия потекла через край:

— Засадим кирпичом в его окно! — рыкнул он, обнажая потаенную бешеную страстность.

Сипович не выказал интереса к его плебейской выходке. Стремление товарища расстрелять кирпичами чужое окно расходилось со стратегией Сиповича. Блистательный тактик, он болезненно поморщился. Ему не нравилась необдуманная горячность будущего компаньона.

— Мы должны быть эластичны, — говорил Сипович, придавая плану тонкости. — Беспощадно вычеркиваем порчу имущества и нанесение вреда здоровью, листаем дальше и останавливаемся на строчке: тихое проникновение с маленьким, ничего не значащим взломом — да, это то, что нужно. А теперь закончим наше евангелическое собрание и приступим к делу. Через несколько секунд мы вступим во взаимовыгодный альянс. А пока… верните носок на ногу, серьезные дела требуют серьезного подхода.

Дождавшись первых сумерек, компаньоны просочились в квартиру администратора, без труда преодолев препятствие в виде двери. Сипович погрузился в пошлый материализм, как будто слыша звон монеток и шелест более крупного номинала. Эти звуки проливали бальзам на его душу. Медитативность атмосферы, такую важную в делах конспирации, нарушала лишь чрезмерная словоохотливость Кошкина. По нему было видно, что он молчал долгие годы, и тут его прорвало. Он лепетал, как младенец. Сипович проникся воинствующим пуританским отвращением к этой вредной привычке своего напарника.

— Я чувствую благоухание экзотических ароматов, — сказал организатор налета, подозревая подвох.

Но Кошкин не слушал, он находился в измерениях гнева и мести. Лицо его приняло помидорный оттенок, глаза вспыхнули во тьме, и, срываясь с низкого старта, он пошел на абордаж.

Кошкин пронесся во мраке, подобно смерчу. Он погребал под собой тонны квартирной утвари, превращая ее в руины. Но стоило ему добраться до шкафа, как он понял, что встретил равного соперника. Начался первый раунд боксерского поединка тяжеловесов.

Сипович выразил решительный протест против несанкционированных кулачных боев, но было поздно. Кошкин отпускал в адрес недвижимого соперника нелицеприятные комментарии, уклонялся, отпрыгивал и кидался в самую гущу событий. Вскоре он получил от шкафа такой удар, что добивать уже не требовалось.