Константин Гирлин - Собрание сочинений. Том I

Лежу рядышком на кровати и тихо умираю вместе с ней. Благослови ее, Господи! Она не узнает меня, все лица стали одним Лицом. В голове ее запуталось узлами, она перестает понимать, «фиксировать»: взгляд мутный, и мысль не трехмерная даже, а безмерная — галактическая. Она уже где-то над нами. Слова ее нечленораздельны, она выталкивает их из себя с остатком боли — пускай все уходит! Пускай все закончится! Рассыпается тело, останется лишь чистая душа существа. Оля окончательно теряет рассудок. Глаза, раскрытые неестественно широко, смотрят мимо меня и как-то иначе — что она видит?.. Она вышла за границы, было ниспослано ей, и вдруг… как-то вмиг замерев, выпрямившись в постели, она донесла это до меня: «Больше!.. Больше Света!» Меня до дрожи пробрало: за этот краткий миг ей было дозволено увидеть Настоящее, познать сразу Все. Такая смерть — счастливая, потому что она побеждена Жизнью.

Я слушаю ее грудку… — «колокол» стих. Отсырели слезы, в глазах — оловянное что-то. За окном отгудело, и не слышно соловья. Все замолчало. Вселенная молчит и смотрит на нас. Мертвая тишина. Чиркнуло на горизонте, с неба посыпались искры: оцарапали мне глаза, полоснули безжизненное лицо любимой Оли. Ее уже со мной не было. Оля стихла. Ушла. И где-то в душе моей по-прежнему плакала соловьиная песня.

Без нее и меня не стало.

Теперь широкими глазами смотрю я в дочерна-синее небо — с верой, — с особой горечью таращу их на безмолвные звезды, словно погружаю в себя. Пусть не погаснут вовек! Туда стекаются души, соединяются в Вечности. Там начинается новая жизнь — я верую.

Иногда как приснится: земля на крови человеческой стоит, впитывает боль и, словно вбитые в нее кольями, крики; к ней, от солнца, тусклый светец. И стонет земля, отзывается… — до чего довели! Прогрессивное человечество!.. Так уж фантастичны сны мои?.. А только махни ты на сны, пускай их уносит. Сделайся букашкой и жди своего сапога. И твою кровь впитает земля…

Да, плачу… А как без слез выжить? Это же душа просится: «Пусти меня на волю!»»

Нет больше слов. Как братья, смотрим друг на друга, не опуская глаз, — общее горе сплачивает. Мне особенно тяжело при нем, с ним случилось страшное испытание и духовное торжество преодоления. Я понимаю: у него болит — там, где никому не видно, и мне его становится жалко. Он косится на меня в расстройстве, в какой-то глубокой душевной тоске, — по ком тоскуете, слезы?.. Это мой, самый мой человек! На сердце у меня — вот!.. Молчим. Греем друг друга светом из священных недр. И Кто-то нас слышит».

«Я скитаюсь по Пятигорску, счастливый бродяга. Мир словно в табачных тонах. Грязная моя одежда — ненужные тряпки. Я изрядно оброс: жесткая черная поросль осыпала скулы и щеки. Когда солнышко напекает, я закидываю ботинки в рюкзак и хожу так по земле босичком: у меня с ней что-то общее… как будто нет четкой границы, где заканчивается она и начинаюсь я. Брызги зеленых струй множатся с неистощимой силой: земелюшка русская, любимая моя, как бы не заточали тебя в асфальтовые латы, клянусь тебе я в верности, за все низко поклонюсь!

Пронизанный токами свободы и воли, потомок «керуаков» и «маккэндлессов», потеряв всякое место в этом мире, я обрел весь мир, и мир стал моим местом, моим домом . Кормясь рассветами и закатами, я просыпался рано по зорюшке, с глазами, слезящимися от упоения, — встречал новый мир под негромкую трель жаворонка. Все спит: сады, аллеи, хвойный дух от пушистых елей — потекшее в утреннем туманце; вдали — тихий голубой свет — маленький кусочек нового после грозы неба. И только я один хожу по блестящей в росе траве — это особое удовольствие! По мне перебираются какие-то букашки-жучки. Я задремываю под колыбельную луны: большая бронзовая монета теперь мой верный спутник; складываю руки «домиком» и радостно-прерадостно завываю в самое ее ухо: ау-ау-ау-у-у-у-у-у-у!!!

Мой дом там, где живет мой человек. Мне бы, бездомному, одного такого человечка, — чтобы приложить его вплотную к душе, нагреть им сердце — так к ранам прикладывают травы.

Бродя по городу, я ощущал какой-то невероятный дух романтизма и донкихотства в том, что делаю, — во мне Бог: все ярче, ярче! Я видел, как люди идут, держась за руки, проходя через бездну времен, и я понял: самое важное — это как тянешься друг к другу, как друг для друга есть. Я часто останавливался возле луж, чтобы полюбоваться отраженными в воде красками заката. Да-а, а жизнь плывет!.. С радостным сердцем пел я Ему за день, который Он создал, за жизнь, которую подарил мне сегодня.