Константин Гирлин - Собрание сочинений. Том I

В последние дни в этом мире Оленька как-то все полюбила, улыбалась-радовалась каждой мелочи, как малое дитя. Все ей задержаться хотелось, поиграть-пожить. В ней что-то творилось — в бессловесной форме, приготовление к чему-то… какое-то обостренное ощущение Жизни. Она перешла за границу страстей и потребностей и достигла истинного Света. Даже пробуждающиеся силы природы, казалось, проявили милость: типичные для того времени года ливни внезапно отступили, пропустив вперед себя растерявшееся спросонок солнышко. Я подумал тогда: она не умрет, это мы давно мертвы! Моя Оля… рождается где-то теперь… и где-то обрела мир, недоступный нам.

Лежу с ней… гляну краем глаза, чтобы не потревожить, — спит, розовенкая такая… поцеловал ее. Одним неясным днем — тогда осень гоняла мутно-желтые ветры — читали друг другу из Пушкина, и рыдали оба над чистым образом в эту последнюю для нас ночь. Так мы прощались друг с другом.

«У меня не такая боль, — говорила Оленька, — потому что у меня есть ты. Когда страдаешь, кто-то должен быть рядом… самый близкий. А если нет никого рядом, тогда у человека болит по-настоящему! Его и лечить нужно особливо — ему больнее других.

Смерть — это Божий дар. Я выйду за пределы недосягаемого и соединюсь с Великим Океаном, Разумом всего. Тысячами веков были мои предки-люди, и еще тысячами веков они будут — все они существуют в бесконечном времени. Я — проявление всего в пространстве и во времени. Все есмь Я».

Друзей Оленька не имела, и собрать их было решительно невозможно. Помирала одна-одинешенька, только я и крутился рядом, даже раздражать стал вконец. Это все болезнь, я понимаю. На один из крайних наших вечеров услышал я про «звездочки»: «Выведи меня, — говорит, — в нашу рощу, в поле русское, под самое огненное небо. Оставь всего на минуточку… я только глазки зажмурю… — сильно-сильно — и попаду прямиком на звезду. Я останусь на ней, покуда она будет, — чтобы видеть тебя, мой любимый Андрюша. Звезда моя — совсем крохотная, на ней место одному. Как и в моем сердце. — Тут она задумалась-запечалилась, как-то потерялась даже. Потом закрылась ладошкой. Я испугался: накипали слезы. — Затоскуешь, вспомнишь обо мне, — продолжает она, не отмыкая глаз, — поднимешь голову — и вот она я! Мы вместе . Видишь, я совсем не боюсь, я ко всему готова. [И не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить; а бойтесь более того, кто может и душу, и тело погубить].

Андрюша, я только в землю не хочу… По ней ногами ходят, и там, должно быть, жутко одиноко и холодно, и черви повсюду. Ты будешь редко навещать… а потом и совсем не будешь. Ведь все забывается, особенно человек. Так ты не забывай, я очень-очень этого боюсь…“ — „Не забуду… Ни за что не забуду! — говорю, зубы сцепив, в стену уставился и — дрожу… губы подводят, раскосились — совсем размяк. — Моя храбрая Оля…“ — „А что если эта самая звезда, — продолжает она, не замечая моих слез, — намного дальше, нежели кажется отсюда? Вдруг это какой-то оптический обман, и, оказавшись на ней, я не найду тебя… никогда?!.. Эта звезда однажды растворится в космическом пространстве. Я сольюсь с Ним…

Приговоренный к смерти ценит каждую прожитую минуту, эта минута — вечная, он ею жив. Мы не умеем жить, как приговоренные к смерти, мы раскидываемся временем, как будто оно не кончится. Мы не умеем так жить, мы — приговоренные к смерти. Каждая заря — начало жизни, а каждый закат солнца — конец ее. Думай об этом! Если мне суждено отправиться в какое-то адское место, я создам рай и там. Приготовлю все для тебя: уютом обустрою, чтобы тебе хорошо было, когда придешь ко мне. Будет много-много света, я сотворю его везде!

Я бессмертна! Ни одно живое существо не смогло сохранить свое тело навечно. Значит, бояться нечего… я принимаю спокойно: из этого мира я просто перейду в другой».

Часы последние, страшно произнести: предсмертные. В напряженном спокойствии комнаты — запредельная громкость: расшаркались на улице, несет гудками, гулами, грязным ветром… стоит невероятный гомон — бегает торопливый город, аукается с бессмертием. Колотится что-то… — больно-то как! Соловей раскричался — чувствует?!.. Замолчи, глупая птица! Ей нельзя умирать! Зыбкое время… вязко-тягучее: липнет, как черная смола. Бред теснит ее разум, выталкивает из тела остатки жизни. Оля корчится-извивается, совсем не она — другая … вне обычного-земного. Боится потерять себя, остаться лишь формой, в которую закована душа, сойти с ума в решающую минуту, — «Я вижу, вижу… яркое!.. страдания ведут к чему-то хорошему… к чему?.. к Тебе ли, Господи?.. Богдаша… „Богом данный“ — ты мой Свет!» Наконец что-то открылось ей, вытащило ее из больного тела.