Татьяна Архипова - Суздаль. Это моя земля

Я молча шёл рядом, склонив голову.

— Но чувствую, ты здесь не просто так. Бог привёл тебя.

— Я пока не знаю, зачем.

— Если бы всё было так просто, — отец Амвросий ласково посмотрел на меня и улыбнулся. — Скажи, зачем ты приехал?

— Обрести счастье.

— Обрёл? За четыре месяца грязной работы?

— Я молился каждый день, как вы наставляли. Но, кажется, так ничего и не понял.

— Я хочу попросить тебя об услуге. Брат Феодосий проводит тебя в одно место в подземелье монастыря. Ты, говорил, учёный, палеограф, стало быть, умеешь обращаться с древними рукописями. Комнатка там скрытная и неприметная, даже советские варвары в тридцатых годах её не заметили. Поможешь разобрать?

К работе с документами возвращаться не хотелось — в однообразности и монотонности дней моя метавшаяся душа находила определённое успокоение, однако отцу Амвросию отказать я не посмел.

— И никому о ней знать не нужно, — строго добавил настоятель.

…где в сокрытой от глаз каморке, заваленной ссохшимися бумагами, покрытыми пылью и пахнущими ею до щекотки в носу…

Сырость чувствовалась кожей, пахло плесенью, дыхание спирало, от затхлого воздуха кружилась голова. Я будто попал в другой век, но лучи фонариков, робко пробивавших густую тьму подземелья, не давали поверить в это до конца. Проход был узким — шли, согнувшись: брат Феодосий впереди, я позади. Под ногами скользило, за шиворот капала влага… или мне это просто казалось? Несколько раз свернули налево и направо, подземные ходы — настоящий лабиринт. «Если вдруг этот брат оставит меня здесь одного, я никогда на свет не выйду», — пронеслось в голове.

Становилось у же, приходилось идти почти на четвереньках, ноги ныли. В какой-то момент монах остановился, огляделся (казалось, он принюхивается) и принялся шарить по стене правой рукой. Я сделал то же самое и почти сразу нащупал маленькую деревяшку, похожую на ручку двери. Брат Феодосий отстранил меня и аккуратно снял со стены небольшую приставную дверь, облепленную глиной. Я посветил — за ней была стена. «Понятно, почему здесь никто ничего не нашёл». Монах надавил на стену обеими руками и провалился внутрь.

— Сюда.

Я пролез через проём и оказался в тоннеле, устланном гладким камнем. Тоннеле достаточно высоком, чтобы встать в полный рост. Разогнутая поясница неприятно заныла, заскрипела. В конце тоннеля была ещё одна дверь, толстая, дубовая. Не без усилий мы отодвинули в сторону и её. На почерневшем за века дереве я заметил следы от петель, будто убрали их совсем недавно. Фонарь выхватывал из темноты огромные стеллажи книг, свитков и рукописей, сотни лет пролежавших в этой на удивление сухой комнатке.

— Запомнил, как идти? — пошутил монах. — Каждый день ходить придётся.

Освоился я на удивление быстро и ходил в каморку один, без сопровождения. Каждое утро просыпался с чувством, что приближаюсь к чему-то важному, всё больше обретаю себя, что вот-вот найду ответы на терзавшие меня вопросы.

…я прочту то, что должен прочесть…

Пять недель спустя я нашёл ту тетрадь. Это были просто сшитые между собой листы, исписанные не очень ровным почерком. Взглядом я съедал манускрипт, строчку за строчкой, и с каждым прочитанным словом кожей ощущал, как наползает тьма: на меня, на город, на всех людей. Я читал и не мог остановиться, а она сгущалась, становилась плотней, сжимала меня челюстями, жевала острыми зубами, и кости мои хрустели, и кровь моя брызгала на стены. Убив, тьма меня проглотила. Я очнулся в своей кровати и лежал до самой ночи, когда зашёл отец Амвросий.

— Брат Феодосий нашёл тебя. Нельзя тебе было это читать, — в его голосе слышалась великая скорбь. — Хотя, может, потому ты здесь и оказался?

— Что это? — губы ссохлись и потрескались, шевелиться не было ни малейшего желания.

— Одна из пяти книг монаха Авеля-прорицателя. «Самая главная и достойная удивления и ужаса», как говорится в источниках.

— Так, надежды нет? Приидет Антих…

Отец Амвросий резко зажал мне рукой рот. Его ладонь была гладкая и тёплая. Он повернулся к висевшей на стене иконе и трижды перекрестился.

— У тебя есть великое знание. Тебе решать, что с ним сделать. А бог поможет. — Настоятель поднялся и, благословив меня, вышел из кельи. А я лежал, не двигаясь, до самого утра.

Чёрный мохнатый паук смотрит на меня. Он сидит возле щели на потолке, откуда только что вылез, и смотрит прямо на меня. Или мне это только кажется? Или мне только кажется, что паук всё понимает, слышит все мои мысли, угадывает все мои намерения? Он знает, что я не трону, что нет сил, что я смирился. Я не могу изменить ничего. Я — песчинка в африканской пустыне, я — дождинка в океане, я — жухлый лист в осенней тайге. Я — снежника в зимней пурге, я — капля воды, застывшая во льдах Антарктиды. Я всего лишь один из миллиардов, запертый по доброй воле в сырой и тёмной келье. Я — ничто. Я — самый несчастный из живущих на Земле, ибо знаю, что может стать со всеми нами.