Марк Хелприн - Париж в настоящем времени

– Казино «Шоколадный батончик»? А зачем они?..

– Это трудно объяснить, но нет нужды говорить, что лицензию они не получили, потому что на самом деле не были индейским племенем.

– А зачем же они назвались племенем?

– На этот вопрос я не смогу ответить. Надо вам у них спросить. Я могу только сказать, что они кучу денег извели на судебные издержки.

– Понятно.

– Не падайте духом. Кстати, прошло полчаса – пять сотен долларов, но я их с вас не возьму.

– Я настаиваю, – сказал Жюль, оглядывая кабинет. – С такими накладными расходами вам, наверное, самому приходится немало счетов оплачивать.

– Приходится, но у меня никогда еще не было клиента, который за тысячу долларов в час говорил бы со мной о Верди и океанских волнах. Завтра сэкономлю полчаса за счет ланча.

И снова Жюль бежал через парк. Стоял яркий и спокойный солнечный день. Убежденный, что физическая сила – все, что у него осталось, Жюль постоянно заботился о ее поддержании. Накануне музыкальный факультет электронным письмом уведомил его, что нагрузка и, соответственно, зарплата его уменьшатся. Катрин тоже написала: у Люка постоянный жар, большую часть суток он спит и часто кричит – не от боли, просто зовет на помощь. Жюль застрял в Нью-Йорке, потому что поменять билет стоило бы ему еще нескольких тысяч евро, да и отель он оплатил заранее и мог жить в нем до запланированного дня отлета, из экономии покупая еду в супермаркете и на уличных лотках. Ерундовая экономия. Он записал в блокнотике все свои расходы. Когда он вернется домой, учитывая последние изменения обменного курса, его траты составят сорок тысяч долларов, из которых ему не возместят ни цента. Прощай, половина сбережений. В придачу к оставшейся половине у Жюля были золотые монеты, драгоценности Жаклин и крохотный пейзаж Добиньи [45] Шарль Франсуа Добиньи (1817–1878) – французский художник, живописец и график, мастер пейзажа, связавший своим творчеством традиции барбизонской школы и формирующегося импрессионизма. – все разом потянуло бы еще тысяч на пятьдесят. Рояль стоил довольно дорого, правда неизвестно, сколько именно.

Можно было бы, как многие, жить на одну пенсию, влача полунищенское существование, а остальное отдать Катрин для Люка, но это просто капля в море по сравнению с тем, сколько денег было нужно на самом деле. Жюль останется жить в Сен-Жермен-ан-Ле, пусть и не на вилле Шимански. Сен-Жермен-ан-Ле – его дом. Дух Жаклин витал в тамошнем воздухе, и покинуть его значило бы разорвать нерушимую связь между ними. Когда дом Шимански продадут, Жюль, скорее всего, окажется в какой-нибудь каморке над магазином, с горластыми соседями, грохотом машин за окном, в которое ничего не видно, и неистребимым запахом готовки. Не такого они хотели. Жаклин заслуживала того, чтобы видеть внука, заслуживала жить, заслуживала тихого и спокойного ухода, но ничего этого она не получила. Люк заслуживал провести детство без страданий, он не заслуживал ранней смерти. Жюль подвел их и не мог думать ни о чем другом, кроме сохранения своих сил и здоровья, чтобы, как только представится случай, ухватиться за него.

Но бежал он слишком энергично. Уже не так быстро и не так играючи, как после того поразительно долгого сна. Когда он добежал до северной оконечности парка, почти по-спринтерски слетев с холма, открылось второе дыхание, и он ускорил шаг, все время пытаясь думать о том, что могло бы остановить нисходящую траекторию его жизни.

Дорога свернула южнее и стала взбираться по склону, известному, если не Жюлю, так другим, как «Холм разбитых сердец». Жюль уже бегал здесь в первый свой день в Нью-Йорке, однако в своем Сен-Жермен-ан-Ле он привык к ровной местности или пологим подъемам и спускам лесных троп. А этот холм был совсем иной – крутой, с острыми скалистыми выступами. Здесь замедлялись все, даже те, кто старался держать темп. На третьей четверти подъема у Жюля закружилась голова. Головокружение поначалу было приятным, но оно усиливалось, и Жюль забеспокоился. «Только бы взобраться на гребень холма, – думал Жюль, – а там, даст Бог, головокружение пройдет». Вскоре возникла боль, и свет начал меркнуть, как во время солнечного затмения. Помимо напряжения от подъема, он чувствовал себя нормально. И сердце не шалило. Он бежал по инерции и вскоре уже не слышал ни собственных шагов, ни ветра. А потом он уже летел в полной темноте, как будто ноги не касались земли и гравитация исчезла… пока не ударился об асфальт, даже не вытянув руки перед собой, чтобы смягчить падение. Повинуясь непрекращающемуся импульсу, его тело скользнуло вперед, и сначала он ударился головой, затем грудью. Левую щеку обожгло, когда он шваркнулся ею об асфальт, затем будто теплая водичка хлынула на лицо. Ощущение оказалось даже приятным, и он наслаждался им до самой потери сознания.