Марк Хелприн - Париж в настоящем времени

Сидя на скамейке, она поняла, что опьянение продлится всю вторую половину дня и выветрится только к вечеру. Алкоголь обострил ее эмоции, наполнил ее любовью, мучительным желанием и сожалениями, ускорил ее решения, и решения эти были безоглядными, непреклонными и давали удовлетворение.

– Во Франции, – напомнил ей Сеид, – мужчины моего возраста заводят любовниц.

– Ни хрена себе, Сеид! Зачем тебе еще одна женщина, если ты не способен зачать ребенка? И пошли они все. Мне плевать, что там у них во Франции. Эти грязные ублюдки, поубивать бы их всех, всех до единого. А если бы я кого-то себе завела, что бы ты почувствовал? Если бы я спуталась со своим выпускником, молодым парнем двадцати четырех лет, который способен стать отцом моего ребенка? Как бы ты себя почувствовал?

– Ты не можешь родить, Амина, – был ей ответ.

– Теперь не могу, но могла.

– Я должен уйти.

– Да, Сеид, ты должен уйти.

И когда он в самом деле ушел, не оглядываясь, пружинящими шагами, она поняла, что все кончено. Это была нижайшая точка, она чуть не потеряла сознание. А потом начались циклические смены настроения, которые, хотя она об этом и не знала, были частью спирали, ведущей ее к новой жизни. И, уже сидя в «Новом аутентичном ресторане Селии», она влюбилась в мужчину – интересного, профессорской внешности, в одиночестве читавшего за столиком медицинский журнал. Это было пьянящее, опасное чувство, вскоре разогретое алкоголем. Она любила этого мужчину и видела в нем свое спасение. Они поженятся. Он окажется превосходным человеком, разведенным или вдовцом, и у него будут чудесные, красивые дети, которым она заменит мать и которые полюбят ее так же сильно, как она полюбит их.

Но вдруг Амина поняла, что она как свободный радикал, который по необходимости или под воздействием импульса пытается вступить в опасную связь с первым доступным атомом, и решила: нет, она не станет прыгать с одной льдины на другую, но трезво – хотя сейчас, сидя за стойкой мексиканского ресторана, она отнюдь не трезва – дождется, пока пройдет время. И время прошло, конечно, и всю вторую половину дня Амина просидела на скамейке, с которой она так накрепко срослась, что, вздумай кто-то другой присесть рядом, даже сам далай-лама, она спихнула бы его со своей скамейки.

Когда начало холодать, как всегда по вечерам на всем полуострове, даже летом, оказалось, что сознание Амины прояснилось, она успокоилась. Она признает свой новый статус, освоится с независимостью, не возвеличивая ее, но и не сожалея, и по прошествии некоторого времени бережно проживет оставшиеся ей годы, не обесценивая перспективу новой любви. Решительности ей было не занимать, и, несмотря на врожденную скромность, Амина всегда отличалась храбростью, и у нее была своя голова на плечах.

Солнце садилось, туман покатился с холмов.

Безоблачное небо на востоке и наверху подернулось золотой патиной. На западе пелена тумана осела, молочно-серая, влажная.

Амина Белкасем, прелестнейшая женщина, женщина, жаждущая любви, решила вернуться во Францию. Калифорния во многих отношениях – прекрасный сон, но во Франции красота пробудилась и ждала только знака. Франция – ее дом, и у Амины нашлось множество причин вернуться домой.

Солнце зашло, и где-то в гуще деревьев послышался крик плачущей горлицы. Так же как в Алжире и во Франции птица ждала покоя, который подарит зной или меркнущий свет. Зов горлицы не был плачем. Не веселый, не печальный, он превосходно балансировал на грани между счастьем и горем, словно на гребне крыши, превосходя и то и другое, глядя на них свысока взором незамутненным и возвышенным, принимающим все как есть. Крик плачущей горлицы прекрасен, ибо она ничего не хочет.

Если бы Жюля заставили вот так, из конца в конец, мотаться по Франции, он, наверное, уже сдался бы. Бесправный недопрофессор, которого унижали с самого младенчества. В юности, правда, ему случилось пережить и радость, и везение, но эти вспышки с годами померкли. В Париже он, наверное, просто склонил бы голову и позволил бы им делать с ним все, что заблагорассудится.

Но это был Новый Свет. Подхваченный реактивным потоком, самолет с непреклонным бесстрашием рокотал навстречу ночи. Солнце село, отбросив густеющую тень на равнины, и лишь к востоку от Миссисипи земля внизу была усыпана мерцающими огоньками больших и малых городов. А на севере, наверное вплоть до самой Канады, континентальный шторм сверкал молниями – назойливыми и неожиданными, словно капли дождя, скачущие по глади озера.