Коллектив авторов - Посиделки на Дмитровке. Выпуск 7

— А Гришку Распутина видала? — спросил зять.

— Видать — не видала, врать не стану, — поскромничала Махонька. — А уж он-то меня видал.

— Это как же так?! — За столом все переглянулись и заперемигивались: видать, и вправду заливает бабка.

— А так! В Питере дело было, у графьев в гостиной. Я «Небылицу» там пела и «Кастрюка-Демрюка». Много там народу по диванам сидело, я и не углядела — который из них Распутин-то. Сказывают, видный из себя мужик, казистый. А вот не видала, не видала… Эх, да что там Распутин, эка невидаль! — Вдруг расхрабрилась Махонька. — Мне сам великий князь — царев братан ручку целовал. Вот как во дак ведь!

Сообщив об этом, она сделала паузу для немой сцены.

— Врешь! — выпучил глаза зять Соболев, а вся компания обалдело раскрыла рты.

И снова в Москве

Приятны бабушке ласковые слова и забота родни о том, как лучше старость ее оприютить. Но еще приятнее — старины петь и сказки сказывать. И вот в Москву летит письмо к Озаровской: если надобно, я снова приеду. И, дождавшись приглашения, прикатила на Великий пост. Ольга Эрастовна поселила ее у себя на квартире, в фешенебельном пятиэтажном доме номер 45 на Сивцевом Вражке.

В этот приезд бабушка много позировала художникам и скульпторам. График Павел Павлинов сделал гравюру на дереве, изобразив Марью Дмитриевну в наряде архангельской крестьянки.

Разговаривая с ней, поражаясь ее природной сметке и проницательности, хохоча до упаду над кличками, которые она давала некоторым его приятелям, художник жадно вбирал в себя ее степенство в движениях, ее деловитость в размеренной окающей речи, не испорченной интеллигентским сленгом, — все, что составляло суть кривополеновского характера.

Однажды он развернул перед бабушкой подробную карту Архангельской губернии. Сказительница удивилась: «Это твоя картина?» Но Павел Яковлевич без тени улыбки объяснил, что эта «картина» изображает родную ей местность и что реки на ней синие, а земля — зеленая. Он показал ей Белое море, куда течет Северная Двина и где стоит Архангельск. И тут Марья Дмитриевна радостно ойкнула и самостоятельно, без подсказки, нашла место, где Пинега, приток Двины, делает крутой вираж на запад. Потом ее палец пошел вверх по реке, повторяя все изгибы, пока не остановился на одном из поворотов: вот здесь, кажись, она родилась и выросла, здесь ее деревнюшка Усть-Ёжуга.

И так радостно было видеть ее изумление перед чарами географии, такова была сила ее интуиции и ясность ума, что художник, убрав «архангельскую крестьянку» подальше от глаз, снова взялся за резец. Он понял: Кривополенова — это не просто этнографически любопытный тип, это сама Россия, то есть улучшенный слепок русского народа. Вот так из вековой мудрости и веселого задора, из глубокой печали и неизбывной душевной широты сказительницы складывался знаменитый гравированный портрет, где худенькие плечи Махоньки венчала поистине микеланджеловская голова.

А в другой раз к бабушке на Сивцев Вражек заехал кряжистый, густобородый человек и куда-то увез ее. Вернулась она поздно вечером, сияющая и говорливая.

— К мастеру ездила, — объяснила старуха Озаровской, встревоженной ее долгим отсутствием. — Ну и мастер! Тела делает. Кругом тела лежат. Взял глины, давай ляпать — да сразу ухо мое, уж вижу, что мое. В час какой-нибудь и вся я тут готовая. Уж и человек хороший! Уж и наговорилась я с ним! Нать ему рукавички связать…

Судя по всему, «человек хороший» тоже остался доволен этой встречей. Сергей Тимофеевич Коненков не ограничился глиняным бюстом сказительницы и вскоре вырезал из цельного полутораметрового ствола «Вещую старушку» с узелком и посохом в руках. Вся в морщинах, с пронзительно лукавым взглядом распахнутых глаз, она словно вышла из дремучего леса и о чем-то задумалась… Это, несомненно, один из лучших женских образов в русской скульптуре.

Удивительный факт: в замысел скульптора неожиданно вмешалась природа, доказав, что тоже имеет право на вымысел. Закончив работу, Коненков отнес ее в дальний холодный закут и накрыл сырой холстиной. Спустя несколько месяцев, войдя в мастерскую, Сергей Тимофеевич буквально застыл от изумления: на сказочной «Вещей старушке» выросли три огромных гриба — два на темени и один на плече. Они так вписались в композицию, что стали продолжением авторского замысла. Скульптор сфотографировал эту сказку, а грибы срезал и загипсовал на память.

С сумой и посохом