Павел Костюк - Красный Яр. Это моя земля

Бужу Леднева, он поднимает остальных. Достав свою винтовку, я сажусь на пол около окна, пока офицеры вокруг меня надевают сапоги, разбирают оружие и достают патроны. Они посылают деревенского мальчика предупредить остальных. Мой главный страх — плен или ранение. Тогда я застряну здесь навсегда. А если убьют — все просто кончится.

Леднев крестится на красный угол, дает мне патронташ и, пригибаясь, выходит. Я провожаю его взглядом и прошу, будто верю в бога, прошу кого-то: «Не убивай его сегодня». Пусть он доберется до Японии или Китая. Пусть переберется потом в Париж или Берлин. Уедет в Америку до Второй мировой. Расскажу ему об этом, если мы выживем сегодня.

Слышен окрик часового: «Кто идет?» Красные открывают огонь. Перестрелка продолжается всю ночь. Под утро выясняется, что это свои — такие же отступающие части белых. Пока они греются у костров на улице — в домах места нет, рассказывают, что за ними по пятам идут красные.

Мы с Алексеем лежим на печке, он сжимает в руках винтовку с примкнутым штык-ножом, не отпускает. Я стараюсь согреться — не помогает даже термобелье под слоями шерсти и сукна. Мы идем уже который день, и холод, кажется, проник в кости.

Я глажу Алексея по спине, провожу рукой по его волосам. Он поворачивается, и я вижу в слабом свете очага, что его пальцы побелели от напряжения. Я глажу его руки, хочу вынуть из них оружие, расстегиваю его тулуп и шинель, залезаю под одежду, чувствую его кожу. Наконец он выпускает винтовку и как-то неловко, неумело начинает раздевать меня.

Я ощущаю его всем телом, кожа в коже. В ворохе не полностью снятой одежды мы скользим друг по другу — исступленно, молча, не глядя в глаза. Потом долго лежим, пытаясь отдышаться, не в силах расплестись.

Он спит. Я беру его винтовку — она надежней моей трехлинейки — и осторожно спускаюсь с печи.

— Понимаешь, — шепчу я ему, — мне нужно найти золото для моей страны. Нам нужны деньги, чтобы освободить ее. Мы купим оружия, еды, медикаментов, мы отстоим Красноярск. Это золото все равно вас не спасет, а нам оно очень поможет.

Я тихо иду через село в предутренней полумгле, ведя лошадь под уздцы, и вдруг слышу пение — в местной часовне рождественская служба. Я останавливаюсь и вслушиваюсь, вдыхая ледяной воздух.

Откуда-то доносится выстрел, за ним — целый залп. Мимо меня летят пули, одна входит в стену дома над моим плечом, другая попадает в мою лошадь. Я прижимаюсь к срубу, хочу стрелять в ответ, но не знаю, куда. Я почти у цели, я дошла до момента, на котором обрываются воспоминания очевидцев в книгах. Момента, когда золото исчезло. И все что я могу — оцепенело наблюдать.

Обоз с ящиками спешно покидает село. Его отход прикрывает несколько солдат и офицеров, среди которых я вижу Леднева. Он падает с лошади. Та встает на дыбы, я бросаюсь и перехватываю ее, пытаюсь успокоить. Алексей лежит, не двигаясь, и снег под его боком стремительно краснеет. Белые увозят золото куда-то в лес, отстреливаясь и уводя за собой партизан.

Загнанная лошадь, храпя, оседает под нами, когда до Столбов совсем недалеко. Я вылетаю из седла, следом валится Алексей. Вскочив, я пинаю лошадь под ребра, но сразу понимаю, что ей конец, сажусь рядом и что-то шепчу, пока ее безумный взгляд не застывает, со стекающими и замерзающими слезинками. Остаток пути мне приходится тащить Алексея волоком. Его дыхание сбивается, он стонет в беспамятстве.

Камни, шершавые и, несмотря на мороз, теплые, вибрируют изнутри. Я карабкаюсь по ним, и мои руки, испачканные кровью Алексея, то и дело соскальзывают. Закрепив на остром выступе ремень, я связываю страховку и пробую поднять Алексея с ее помощью. Мои силы ушли на дорогу — я в отчаянии, но с третьего раза, на последнем адреналине, мне все же удается.

Я уговариваю то ли себя, то ли его: еще немного — и мы будем в операционной, в настоящей больнице, где не будут без анестезии рубить отмороженные пальцы солдатским ножом, потерпи немного, потерпи.

Полтора часа, подтягивая на ремне как на страховке, затаскиваю Алексея на Перья и волоку его к выходу — щели между скал, «шкуродеру», как называют его у нас.

«Если я прошла сюда, значит, ты сможешь выйти отсюда, это единственный способ спастись», — зачем-то объясняю я, готовясь столкнуть его на сорок метров вниз. Будь он в сознании, он, наверно, смог бы с моей помощью спуститься, упираясь ногами и руками в стены. Придется рискнуть. Я сверяюсь с часами — осталось меньше десяти минут, выбора нет. Камни накаляются, обжигают ладони, жар опаляет лицо. Я шепчу «ну, с богом» и спихиваю его в шкуродер.