Павел Пономарев - Мышиные песни

— Это у вас организация «Зелёный дом»? — неуверенно спросил я.

Мой официальный тон и явная растерянность вызвали девичьи смешки.

— Начальника сейчас нет, — иронично и сухо ответил парень, — тебе лучше зайти в следующий раз. — Он развернулся, чтобы начать играть.

— Ага, ладно, до свидания, — пробормотал я, и поскорее вышел за дверь.

В сущности, то, что происходило со мной потом, складывалось «само собой». Я собрал рок-группу, начал писать стихи, слушать концерты Баха. Жизнь протекала как бы в двух мирах, граничащих в пространстве одного города, — мире творческого созерцания и грубой действительности. В степном умирающем городке люди занимались выживанием и выращиванием овощей на дачных участках, где только в телевизоре улыбались счастливые лица, жующие «Орбит» и пьющие «Спрайт», купающиеся в тёплых морях. Но им не завидовали, а сорадовались, прислонясь к пыльным настенным коврам, вздыхая: «Эх, живут же люди…»

В старших классах я отрастил приличный хайр и повязал на левую руку феньку из мулине, подаренную другом. Замшевый пиджак и узкие джинсы, купленные в секонд-хенде, делали меня неузнаваемым для обитателей школы и городского посёлка, где я жил. Местные и школьники из параллели меня не трогали, но в некоторых из них ощущался восторженный ужас. Нельзя было просто, по-дворовому отмудохать «инопланетянина». Всякий, кто смотрел «Секретные материалы», знает, что инопланетян следует опасливо изучать, чтобы не подхватить какую-нибудь инопланетную заразу. И меня с интересом изучали. Иногда, для приличия, насмешливо называли «нифером» (именно с «и»), впрочем, не слишком углубляясь в значение этого слова.

Естественным образом появился круг знакомых из так называемых неформалов, но, чтобы рассказать об этом, потребуется романная форма. Словом, меня закружило в колючей сибирской метели. Будто в бешеном калейдоскопе, вижу себя: пьяно завывающего песни среди волосатых приятелей за чекушкой спирта; робко целующего девичью руку, увешанную цветастыми феньками; смывающего с лица кровь водицей из ноябрьской лужи; давящего на фузз до предела, давящего на фузз, фузз, ззз…

Когда я оканчивал школу, перед сном меня стали посещать мечтательные предательские мысли. Я стал думать о том, чтобы уехать из родного города. Нет, я не разлюбил его. Ничего на тот момент я не знал так хорошо, как свой город. Закрыв глаза, мог представить любую его пыльную улочку, заросшие коноплёй переулки, пустыри, печальную набережную с высохшей речкой и разбитыми фонарями, — бетонные лабиринты «черёмушек», железнодорожные пути, разрезающие город надвое, — мрачные остовы некогда цветущих заводов, словно скелеты мамонтов, их остывшие чёрные трубы, пронзающие голубиную высь… Всё это стало мной — навсегда. Но город стал тесен, как тот спортивный костюм, как пространство двора, дома, комнаты. Хотелось узнать: а что там, за степью? Ну, хотя бы в столице края, какие там люди, здания, «воздух»? Во мне не было азарта путешественника, не было желаний, связанных с повышением социального статуса или хорошим заработком. То стремление можно сравнить с тем, как порой человек отправляется ночью в круглосуточный магазин не для того, чтобы что-то приобрести, но чтобы принять дозу адреналина, испытать судьбу, поскольку такой поход в любом провинциальном городке, в сущности, непредсказуем.

Став взрослым, я окончил университет, устроился работать в школу учителем русского языка и литературы, поселился в столице края и никуда больше не порывался уехать. Большинство моих приятелей грезят о мегаполисах, как чеховские герои, — кто о Москве, кто о Питере. Они постят фотки открыточных столичных мест в своих блогах и верят, что именно там найдут своё счастье. Дай-то бог. Иногда звонят или пишут оттуда: «Ну что, чувак, куда летом собираешься?» И я покорно отвечаю: «Домой, в Рубцовск». Ну, что такой расклад — лажа, и что я лузер и неудачник — прочитывается без слов. Там — на берегах Невы — светится счастливая, всё понимающая и снисходительная улыбка.