Павел Пономарев - Мышиные песни

— Ма, я знаю, что ты не спишь. Дай денег.

— Иди, заработай, — слабо откликалась мать, ворочаясь за фанерной перегородкой, отделявшей мужское пространство от женского.

— Заработаю. Ты ща дай, — не сдавался Митяй.

После школы Митяй поступил в городскую «фазанку». Подростком он мечтал стать музыкантом, неплохо играл на гитаре и грезил о музыкальном училище. Но мать, угнетённая жизненным опытом, воспротивилась этому, сказав, что музыкой сыт не будешь, и велела идти учиться на электрика.

В училище Митяй осознал жестокую случайность появления его в нелепом мире, и музыка в душе подростка угасла. По природе своей он был добряк и мечтатель, но приходилось подавлять эти качества в новой среде, строго делившейся на «правильных пацанов» и «лохов». С «правильными» водиться было хоть и почётно, но страшно. Неизвестно, когда «правильный» залепит тебе по морде, — тогда ли, когда у него дурное настроение и кулак блуждает в поиске жертвы, или же, когда лыбясь, он хочет пожать твою податливую руку. С «лохами» нельзя было водиться по определению. Хотя к ним нередко относились те самые, близкие по духу, ревнители музыки.

Три года в «фазанке» ожесточили Митяя и подготовили к жизни в нелепом мире. Он научился не доверять людям, определять фазу в проводке, красть ценный кабель и сдавать его барыгам, а ещё у него появилась неудержимая страсть к мотоциклам.

— Ма, дай денег. Ма, у тебя суп пропал. Воняет, ма… — говорил Митяй и на следующее утро.

Ночью Митяю приснился странный сон. Будто отец, которого он никогда не видел, — молодой крепкий мужчина с блестящей лысиной, в чёрных лакированных туфлях и тёмных очках, — повёл его, ещё мальчика, в парк на чёртово колесо. В руках Митяя таяло мороженое, но ему почему-то не хотелось его есть, а хотелось смотреть на отца и говорить с ним. Но отец молчал и загадочно улыбался. Они медленно поднимались всё выше и выше. Ветви тополя оказались совсем рядом, так что можно было коснуться их рукой, но Митяй этого не делал, а только смотрел на отца. Мальчику нравилась отцова улыбка, но не нравились тёмные очки, прятавшие глаза, в которые так хотелось заглянуть… Они поднялись на самую высоту, где кажется, что колесо замерло, остановилось, и делается страшно. Но это лишь зрительный обман, совсем не страшно, ведь отец рядом. Вот он снимает очки, улыбается, а вместо глаз вращаются два новеньких колеса…

— Ма, ну сжалься, — по-детски кривлялся Митяй, — мне уже хрень всякая снится. Дай денег…

Мать не отвечала; она вяло собиралась на работу, натягивая за перегородкой колготки, похожие на старушечью кожу. На новые денег не было, да ещё кредит надо было выплачивать за Митяев мопед. Этот мопед стал притчей во языцех для всех жителей секции, и не было того, кто бы не запнулся об его железо в потёмках узкого коридора.

Зная, что мать в таком настроении не проймёшь, Митяй, раздражённый и взлохмаченный, отправился на общую кухню покурить. Там он встретил тридцатилетнего мужчину в клетчатом домашнем халате, который варил на газу яйца. Доцент философского факультета Ростислав Лейкин не ладил с Митяем. А Митяй, в свою очередь, ненавидел Лейкина. Ему не нравилось в доценте всё — его пижонский халат, прилизанные волосы, яйца, которые тот варил, вкрадчивые интеллигентские замечания.

— Дмитрий, ты вроде бы взрослый человек, а смывать за собой так и не научился, — мямлил Лейкин, склонный к нравоучительным монологам.

Митяй, нервно куря в окно, на слова доцента не реагировал. Иногда только бурчал нечто невнятное, выдыхая с дымом еле слышное «мля». Спорить с Лейкиным было бессмысленно.

Однажды, на этой же самой кухне, Митяй оказался свидетелем философской беседы, которую вёл Лейкин со своим университетским коллегой. Митяй по обыкновению нервно курил в окно. И вряд ли бы он стал слушать философский бред, приправленный словечками вроде «субстанция» и «карма», если бы ни выражение, за которое уцепился его слух — Колесо Сансары. «В череде нескончаемых перерождений в Колесе Сансары существует лазейка к полному освобождению…» — запомнилась ему сюсюкающая речь Лейкина.

Лязгнула общая железная дверь — мама ушла. Допинав пару окурков из пепельницы, Митяй отправился разыскивать деньги.

Он обыскал все известные тайники — пустые кастрюли, шкафы, собрание сочинений Пушкина (листая, мельком прочёл «беги, сокройся от очей…»). Заглянул под горшок с геранью, плюнул в горшок, пошарил рукой под матрасом, встал на стул, достал с полки фотоальбом, из которого посыпались, кружа, чёрно-белые фотографии, где он младенчески улыбается, разинув рот, где мама, молодая и красивая, купает его в ванне, а незнакомая тётя строит смешные рожицы…