Игорь Савельев - Ложь Гамлета

Теперь Юрец уже не делал попыток спастись. Он терпеливо позволил Олегу договорить и выдохнуться.

Парень за соседним столом покачивал такими иссиня-синими кроссовками, как будто тоже из больницы и забыл снять бахилы.

— Ты знаешь, вообще — это вряд ли, сейчас у нас такая обстановочка… — начал Юрец, тщательно подыскивая слова и, кажется, даже избегая прямого контакта глазами. — Сейчас с этими суицидниками говна наешься… Мы тут написали про школьницу, которая повесилась из-за ЕГЭ, ну, только намекнули… Правда, школу назвали… Так ты знаешь, что тут началось! Роскомнадзор до сих пор… Там же якобы теперь нельзя писать ни о причинах самоубийства, ни о… Когда несовершеннолетние — это вообще всё, там чуть ли не о самом факте теперь запрещено писать… Причем, мы даже на ее фотке сделали пикселизацию, и ты прикинь, нам даже по фотке…

Олег стух и уже не слушал. Он понял, что проболтался. Он не хотел прямым текстом призывать Юрца заняться этим, как журналиста, думал, тот сам клюнет, главное — правильно подвезти. Он же так мило, бывало, поил Газозу чаем, если Олег опаздывал… Ну и потом: оказывается, пока Олег продавался налево и направо, скакал по изданиям, Юрец всё точил и точил свои журналистские принципы.

Это обнаружилось случайно — Олег ведь давно не следил. В эти сумрачные дни, когда опять непонятно что сделалось с отоплением, и из раздолбанных панк-окон тянуло так, как будто он в аэродинамической трубе, Олег взялся прогуглить, и был даже немного уязвлен. Оказалось, все эти годы Юрец так и работал упорно в своем убогом, уж по правде говоря, «Совершенно секретно». Дорос там до какого-то завотделом, или замредактора, но это-то как раз не важно. Главное, что он так и делал эти километровые «журналистские расследования», над которыми ржали еще в Ясенево: полтора разворота, которые невозможно прочитать. Месяц работы. Три копейки. Ничего не изменилось, и этот марафон убористых букв всё так же было невозможно пробежать, тем более — вникнуть в описанные схемы уводов денег в московском ЖКХ. И хотя Олег и растаял от донкихотства Юрца, над которым, оказывается, не властно время, он подумал, что автор тоже по-своему рехнулся — с этими приложенными к статье графиками, понятными ему одному.

Теперь уже Юрец думал, что с Олегом что-то не так. Это явственно читалось в каждом его жесте, даже в том, с какой осторожностью он отодвинул чайник с пивом от края стола. Чайник со сколами. Интересно, уже такими и берут? Олег понимал, что его бывший друг пытается отмазаться не столько потому, что чего-то в этой истории боится. Хотя есть чего. И не только потому, что не любил Газозу. Кстати. Надо спросить, знал ли он, как ее звали на самом деле. Тоже сериальный, торжественный жест. Сообщить имя.

— А сам че не возьмешься?

Олег растерялся: к такому вроде бы простому контраргументу он как-то даже и не был готов. Стряхнув оцепенение, в которое он теперь то и дело впадал, как варан, Олег глуповато улыбнулся и повел плечами. «Не знаю». Действительно, не знаю.

— Да я все время то тут, то там… — растерянно начал он, радуясь, что Москва, как черная дыра, поглощает его слова своим нечеловеческим ором — как все эти годы скрывала плоды трудов каждого из них. — Я ведь, чаще всего, вообще в Питере… И потом, это профиль немножко не мой… Я тут больше про шоубиз пишу в последнее время… Туда, сюда…

Господи, он нес какую-то пургу. Какой Питер?..

— Да ла-адно. Боец невидимого фронта. Андрей Александров. Да? Или как там? Александр Андреев? Все же знают, что это ты.

Фак.

Впрочем, все равно.

Олег промолчал, даже когда Юрец, покатываясь, начал (криво-косо и явно с чужих слов) пересказывать самую знаменитую документалку Александра Андреева. А был и такой — для проектов погаже.

Олег отсутствовал.

— Я долго ржал, когда мне рассказали. Чё, Александр Александров, псевдонимы-то сам выдумываешь?

— Был бы хлеб — песня найдется.

— Что?..

Юрец, похоже, запаниковал.

— А, — нерешительно отреагировал он через минуту, и посмеялся, как смеются, чтобы задобрить опасных больных. — Я понял. Была такая рубрика в «Алтайской правде»… Про хлеб. Мы еще ржали. Да?

Олегу стало очень скучно.

— Завтра я лечу в Барнаул, — сказал он.

Рейс был ночной. Проще было выдвинуться в центр и там доехать на последнем аэроэкспрессе, как белый человек, но Олег предпочел мотаться с сумкой по северам, маршруткам — до Речного вокзала, от Речного вокзала. Автобус поначалу мыкался на исполинских эстакадах, потом катил по темным задворкам цивилизации, пустея-очищаясь. Тут тоже кто-то заходил и выходил, у всех этих пакгаузов, гаражей, безымянных поселков. Оказывается, всюду жизнь. Но и Олег, принявший схиму, был уже не московский человек. Сияющее Шереметьево, дорогое и бодрое независимо от времени суток, было уже не для него. Даже правильно, что рейсы на Сибирь здесь отправлялись обычно из специального гетто, с цокольного закутка, предполагавшего, что будет подан автобус, который пошарит по холодной осенней ночи, — а не телескопический трап. Как третий класс у «Титаника», на котором не знали о роскоши вышестоящих люстр — и не спаслись. Пройдя контроль и глянув в картонку посадочного талона, Олег убедился, что да — ему вниз, для них ничего не изменилось.