Андрей Воронин - Убийца не придет на похороны

Рычагов осторожно поднялся и вышел из спальни. Прошел на кухню, открыл аптечку и долго перебирал лекарства, думая, каким бы снотворным лучше всего воспользоваться.

Наконец остановил свой выбор на легком и снова лег в кровать. Теперь его тихонько укачивало, в теле появилась приятная слабость. Он сам, прооперировавший не одну сотню человек, никогда не ложился под скальпель, не испытывал на себе действие общего наркоза. Его организм функционировал четко и безукоризненно. Лишь иногда приходила бессонница, но не болезненная, а здоровая. Вот тогда и приходилось прибегать к помощи таблеток.

Вскоре Рычагов уже чувствовал, как проваливается в сон. Обычно человек не замечает границы, отделяющих сон от реальности, но будучи исследователем от природы, Рычагов умудрялся испытывать это ощущение.

Тусклый лунный свет, лившийся в окно, медленно взбирался по простыням на его кровать, узкой полосой лег на грудь, а еще минут через двадцать на плечо. Хирург Рычагов уже спал.

На время в мире улеглись страсти, лунный свет вливался и в окна больницы, освещая пустую палату, в которой провел последние часы жизни Резаный, освещал небритые щеки Дорогина. Луч лунного света выхватывал из темноты спальни покрытое мелкими капельками пота лицо Чекана, застыл в призрачном освещении, поблескивающий, словно облитый льдом, громадный дубовый крест на сельском кладбище под Смоленском…

Ночные заморозки уже тронули лепестки живых цветов на трех свежих могилах.

После утреннего обхода Геннадий Федорович отдал распоряжение перевезти пациента, который раньше лежал с Данилиным, назад, в прежнюю палату.

— В шестую? — переспросил врач.

— Да-да, в шестую.

И через час Геннадий Федорович Рычагов один, без ассистентки, что случалось очень редко, вошел в палату к Сергею Дорогину, плотно прикрыл за собой дверь. Поставил стул, сел рядом с больным и закинул ногу за ногу. Он настойчиво постучал указательным пальцем по запястью Дорогина.

— Вот что я хочу сказать… Надеюсь, ты услышишь и поймешь.

Рычагов говорил спокойно, делая большие паузы, чтобы пациент мог разобрать каждое слово.

— Я вижу, тебе не хочется приходить в себя, но раньше или позже тебе придется это сделать. У меня есть предложение: я хочу тебя прооперировать повторно и сегодня начну подготовку к операции. Я вскрою твой череп и посмотрю, что у тебя там делается. Исход операции непредсказуем, но мне не у кого спрашивать разрешения и согласия. Родственники твои черт знает где, да и вообще, есть ли они, неизвестно. Да меня, собственно, это и не интересует. Если бы ты говорил, то тогда мы могли бы повернуть дело по-другому. Честно говоря, мне надоела странная игра, надоела потому, что я не знаю правил, по которым ты играешь и не знаю кто со мной играет, не знаю, зачем ты это делаешь. Но предполагаю, что у тебя есть веские основания вести себя именно так. Пока ты еще слаб, бежать из больницы не сможешь, так что решай. Или ты заговоришь и попытаешься объяснить мне что к чему, или я буду вынужден делать операцию.

Дорогин прекрасно слышал все, что говорил Рычагов. Он понял, что если сейчас не откроется, то скорее всего, операции не избежать. А повторно возвращаться на круги ада Дорогину не хотелось. Его веки дрогнули и он взглянул на хирурга.

«В конце концов нужно же когда-то дать знать, что я жив, и время, кажется, пришло».

— Ну, вот видишь, значит, мои предположения оказались верными. Ты все слышишь, видишь и можешь говорить. У меня достаточный опыт. Судя по показания хитроумных приборов, а больше полагаясь на знания и свой личный опыт, я убежден, что чувствуешь ты себя еще хреново, но не настолько, чтобы лежать бревном, не подавая признаков жизни. Я прав?

Дорогин в ответ моргнул.

— Говорить ты можешь? — задал вопрос хирург.

— Не пробовал, — через силу выдавил из себя Сергей Дорогин.

— Да ты не говоришь, а скрипишь.

— Как умею.

Рычагов поднялся, подошел к двери, резко ее отворил. За дверью никого не было.

— Можешь говорить, я тебя слушаю.

— Не знаю что сказать, — облизнув пересохшие губы, промолвил Дорогин.

— Только не убеждай меня, что ты потерял память, что у тебя амнезия и ты даже не в состоянии вспомнить собственное имя.

— Я не хочу его произносить.

— Надеюсь, у тебя есть основания так поступать?

— Да, есть, — произнес Дорогин.

— Я так и знал. Я не бандит, я не милиционер, я просто врач, который хочет тебе помочь. Все, что ты скажешь, останется — как на исповеди, между тобой и мной. Возможно, это услышит бог.