Евгения Овчинникова - Иди и возвращайся

«Встретимся через 15 минут в шаверме справа от Сенной».

«Хорошо», – ответила я, написала желание и вернулась к Ване.

– Что загадала?

– Так, мелочи, – ответила я. – Мне нужно встретиться с Мирой на Сенной.

– Сейчас? – удивился он.

Я кивнула.

– Странное свидание, – сказал он, спускаясь. – Не хочешь пофоткаться?

– Не очень, – ответила я.

Мы попрощались с консьержем и вышли на улицу, где почти стемнело.

Мира ждала нас в тесном закутке, где с одной стороны вертелся истекающий жиром мясной стержень, с другой к стеклянной стене лепился узкий столик, заляпанный майонезом и залитый сладким чаем.

Мира сидела в самом углу, натянув капюшон почти до носа.

– Это кто? – Она бесцеремонно ткнула пальцем в Ваню.

– Друг, – ответила я и, увидев ее напряжение, добавила: – Он всё знает.

Мира отвернулась к столику.

– Я пару раз заходила в холл особняка. Помнишь, раньше, когда мы ходили к родителям, там была вахтерша?

– Зинаида Петровна.

– Не важно. В общем, сейчас там всё по-другому, но охранник всё равно есть. Знаешь, я подумала, что если…

– Если он такой же рассеянный, как Зинаида Петровна, – продолжила я ее мысль.

– И пустит нас внутрь.

– Но что мы сможем там сделать? Кабинеты, наверное, заперты. Оборудование под замком, компьютеры запаролены.

– Можно попробовать, – пожала плечами Мира, игнорируя недоумевающий взгляд Вани, который он переводил с меня на нее.

– И камеры слежения наверняка есть, – предположила я.

– Конечно, есть, даже снаружи, – подтвердила Мира.

– Нас же сразу найдут.

– Ну и что? Что они нам сделают? Ну, вызовут в полицию, самое большее. В среду. – Она смотрела на меня, а я завороженно глядела на наше с Ваней отражение в ее зрачках.

– Когда? – шепотом переспросила я.

– В среду. По средам там меньше всего народу. В три часа, когда все разойдутся на обед.

– Ты давно за ними следишь?

– Где-то полгода, – прошептала она, настороженно приподняв капюшон, когда в ларек вошел посетитель. Мужчина заказал две шавермы с собой и прислонился к дальнему углу, уткнувшись в телефон.

– Мне пора. Встретимся в блинной в три. – Она застегнула куртку и, не попрощавшись, выскользнула на улицу.

– Тебе не кажется, что она заигралась в шпионов? – спросил Ваня, глядя ей вслед.

– Снаружи всё не так, как есть на самом деле, – ответила я. – И потом, нам в самом деле ничего не смогут сделать. Пойдем и посмотрим.

– Нина, тебя заберут в полицию.

– Угу. Я даже знаю куда. Мы были там с папой, когда…

– Хочешь попасть в обезьянник?

– Детей не сажают в обезьянник.

– Вы уже не дети, вам четырнадцать.

– Я не буду брать с собой паспорт.

– И сообщат в школу.

– Пусть сообщают.

– И поставят на учет.

– Пусть ставят.

– Ваш план нелогичен, подумай сама…

– Не хочу думать. Хочу, чтобы она вернулась.

Я уставилась в окно. Хотелось закричать или ударить его, такого рассудительного. Посчитала до десяти, глубоко вздохнула. Светофор напротив ларька загорелся красным. Машины снова поехали по Садовой улице.

Ваня молчал, пережидая.

– Давайте я с вами, – предложил он через минуту.

Я немного подумала.

– Тебе лучше наблюдать издалека. Будешь на связи на всякий случай. Посидишь в блинной, например. А нас подстрахует одна моя знакомая.

– Какая еще знакомая?

Я не ответила, достала телефон и написала сообщение Улитке.

– Нина – самая талантливая из моих учеников, – торопливо говорит Никитин. – Больше всего ей удается графика. – Чуть морщась, так, что замечаю это только я, он протягивает комиссии подборку моих рисунков с чудовищами. Он с удовольствием взял бы что-то из старого, но за последние месяцы я, по его словам, сильно продвинулась в технике, а ему хочется показать самое лучшее. Не только потому, чтобы я прошла комиссию, а из собственного тщеславия.

В аудитории он другой – он наш бог и повелитель. Он может кричать на нас, обзывать идиотами. Никогда не знаешь, что может его разозлить: недостаточное освещение, неправильные складки драпировки или скрипучий паркет в мастерской. Мы настолько привыкли, что почти не замечаем резких перемен его настроения.

Сегодня я впервые отчетливо понимаю, что он – всего лишь обычный преподаватель курсов для детей, чудом задержавшийся в нашей группе на три года. Он хмурится и втягивает голову в плечи.

Итоговая аттестация в академии. Всем нам Никитин прочит великое будущее. После слов Глеба мне становится очевидно, что особенно он надеется на меня. Он никогда не говорил этого прямо, и все остальные имеют полное право думать, что это их он считает гениями. Но все же. Теперь я обращаю внимание на то, как он потирает подбородок, прежде чем что-то сказать о моей работе. Как он цокает языком, просматривая моих чудовищ за своим столом, думая, что я этого не слышу. Он надеется, что я воплощу его несбывшуюся мечту, и усиленно меня к ней направляет.