Евгения Овчинникова - Иди и возвращайся

Мы перешли на противоположную сторону набережной и там спустились к воде. Из проплывавшего мимо закрытого теплохода нас внимательно разглядывали кутавшиеся в пледы мозазавры. Некоторые надели шапки и завернулись в пледы по уши.

– Холодно им там, наверное, – сказал Ваня.

Мозазавры его не услышали и проплыли мимо. Никто из них не фотографировал – апатия охватывала даже туристов. На каменном подходе к воде пахло мочой и были разбросаны бутылки. Рядом валялись пластиковые стаканчики, и ветер сдувал их в реку.

Проплыл еще один туристический теплоход. Пассажиры снова нас рассматривали – двое подростков в капюшонах, натянутых на самые глаза, пинают в реку пивные бутылки.

– Ты когда-нибудь была в ротонде? – спросил Ваня.

Я подумала, что свидание у нас несколько необычное, и ответила:

– Нет, но папа что-то давно рассказывал. Что это?

– Жилая парадная с круглой лестницей. Мы ходили туда в прошлом году. Тебя не было?

– Нет. Кажется, в тот день мы ездили на этюды, – припомнила я.

– Знаешь, там один парень вошел в дверь под лестницей…

– И через пятнадцать минут вышел седым стариком! – перебила я его. – Какие еще байки знаешь?

– Еще можно написать на стене или колонне желание, и оно обязательно сбудется.

– Сто процентов?

– Сто сорок шесть.

– А маркер у тебя есть? – спросила я.

Ваня достал из кармана и показал мне черный маркер.

– Ты что, знал, что мы сюда пойдем?

– Допускал такую возможность.

Мы прошли совсем немного, дождались зеленого на переходе и оказались на Гороховой. С обеих сторон стояли два одинаковых зеленых дома.

– В одном доме ротонда есть, в другом – нет. Раньше, в восьмидесятых, тут тусовались рокеры. Ну, Цой там и другие. Панки.

– А-а, – протянула я. С роком я была знакома очень поверхностно.

Мы дошли до нужной арки, и Ваня набрал код. В обшарпанном дворе повернули налево, подошли к какой-то двери, и Ваня нажал на кнопку звонка. Дверь щелкнула и открылась. Мы вошли. Дорогу нам преградил молодой человек в тренировочном костюме и тапочках на босу ногу.

– Вход в ротонду платный.

Ваня протянул ему сто рублей. Консьерж помедлил, но бумажку взял.

– Вообще-то в это время по сто с каждого, но так и быть, пусть будет детский билет, – сказал он, пропуская нас вперед.

Мы вошли в обычную парадную – стены до половины выкрашены синей краской, в закутке у лестницы стоят коляски и велосипеды, у батареи – кошачьи миски с кормом и водой. Но лестница раздваивалась и, закручиваясь, уходила вверх, круглый купол поддерживали колонны, под синей краской угадывались старые надписи.

– Ротонда – самое мистическое место Петербурга, – раздалось за спиной. Мы оглянулись и увидели, что консьерж намерен провести экскурсию. – Один молодой человек зашел в комнату под лестницей и через пятнадцать минут…

– Знаем, знаем, – перебил его Ваня. – Мы не туристы.

Мы стали подниматься по лестнице.

– Говорят, по лестнице в ротонде в Петербург спустился сам сатана, – сказал консьерж нам в спину.

Мы не ответили и поднялись на второй этаж. Консьерж с видом человека, выполнившего свой долг, сел на подоконник и, прислонившись к окну, обложенному подушками и пледами, продолжил смотреть фильм на планшете. Он смотрел его без наушников, и до нас долетали звуки визжащих по асфальту шин и выстрелов.

– Что за чудак, – пробурчал Ваня.

– Как думаешь, это правда?

– Байки, – ответил он, заглядывая вниз.

– А вдруг, если дождаться полуночи, к нам спустится сам сатана? – спросила я, рассматривая крашеныеперекрашеные двери в коммуналки.

– Хочешь проверить? – он потянул меня к себе, но в этот момент у меня в кармане требовательно звякнула эсэмэска.

Я отстранилась и полезла в карман.

«Ты где?» – бесцеремонно спрашивала Мира.

«В Ротонде», – ответила я и положила телефон в карман.

Обняла его, пряча губы.

– Будешь писать? – спросил он, протягивая мне маркер.

Я взяла маркер и спустилась пролетом ниже.

– Писать на стенах запрещено, – раздался голос снизу.

– Я не пишу, – ответила я, и телефон снова брякнул.

«На Гороховой?»

«Да».

Поднялась на несколько ступенек выше, чтобы консьерж меня не видел, задумалась. Я загадывала желания два раза в году: перед тем, как лечь спать на Новый год, и перед тем, как задуть свечи на торте на день рождения. Всегда казалось, что чем сильнее чего-то хочешь, тем вероятнее это сбудется. Но слова консьержа придавали надежде какую-то мрачную окраску, фатальную неотвратимость, как любил говорить Никитин.