Денис Коваленко - Татуированные макароны

Его буквально вынесло из подъезда, хватаясь пальцами за воздух, выписывая ногами замысловатые кренделя, он спикировал на лавочку.

— Я немножко полежу и пойду, — прошептал он чуть слышно, калачиком свернувшись на лавочке.

— Нет! — вдруг испуганно выдохнул он и, словно и небывало никакого бессилия, резво вскочил на землю.

Теперь он был нарочито подтянут и вышагивал вдоль улицы точь-в-точь, как в стельку пьяный мужик, ни в какую не желающий смириться с тем, что он напился.

Сколько он так прошел, он не помнил, единственное чувство, владевшее им всю дорогу, было чувство страха. Он не помнил улиц, по которым шел, не видел людей, машин, не видел домов — все было как в тумане… и дикое, граничившее с безумием чувство страха: «Все знают, кто я… Знают и молчат… и я знаю, кто я; знаю, и тоже буду молчать. Раз они все молчат, то и я буду молчать. Они молчат, потому что не хотят спугнуть меня, думают, что я не знаю, а я знаю. Они думают, что если они мне скажут прямо в глаза, кто я, то тогда я испугаюсь и покончу с собой… Я не хочу этого, я не такой. Я нормальный. Я не «голубой»… И пусть они все думают, что я «голубой», и пусть все меня жалеют и не говорят мне этого… потому что боятся…» Порой он задыхался от этих мыслей, тогда он припадал к какому-нибудь дереву или стене дома, долго так стоял и, придя в себя, вновь продолжал путь… Очнулся он лишь возле своего подъезда, и то случилось это не по его воле. Его окликнули.

— Ваня… Давно тебя уже здесь жду… Сижу вот и жду.

Вздрогнув, Ваня медленно обернулся на голос. На скамейке, закинув ногу на ногу, сидел Муся.

— Садись, Ваня, рядом, — и Муся, приглашая его сесть, похлопал ладонью по скамейке. — Садись. Поговорим… за жизнь поговорим… — Точно завороженный, Ваня сел как раз на то место, по которому Муся похлопал ладонью. Обняв Ваню, Муся продолжил: — Ну, что же ты, Ваня, пропал куда-то… мы искали тебя, волновались… да-а, я волновался. Ну расскажи мне, где ты был сегодня, что делал, чем занимался… Расскажи, а я послушаю.

— У меня сегодня бабушка умерла, — совсем по-детски, слезливо, произнес Ваня и замолчал.

— Бабушка умерла, — эхом повторил Муся. — Ты с похорон? — спросил он даже с участием.

— Нет, я от… — Ваня запнулся, — я не с похорон.

— А откуда ты? — совсем участливо поинтересовался Муся. — Говори Ваня, не стесняйся. Я твой друг. Я твой самый лучший друг…

— Ты мне не друг, — произнес Ваня с расстановкой.

— А кто я тебе?

— Ты…ты… — запнувшись, Ваня вдруг выдал: — Я знаю, что ты обо мне думаешь, я знаю, что вы все обо мне думаете… Но я не «голубой»… Я, когда тогда побежал, я на него наткнулся, он меня обнимал… Но мне совсем даже это не понравилось, я сразу понял, кто он. И сегодня я это понял, и специально попросил его вина купить, чтобы он, когда ко мне приставать станет, чтобы я его тогда по голове бутылкой… чтобы убить, и чтобы вы не думали, что я «голубой». Я же обещал убить его. Я же проиграл… — вскочив, Ваня окинул Мусю безумным взглядом.

— Я не «голубой!»… — взгляд его коснулся Мусиных рук. — У тебя руки в крови, — в настоящем ужасе прошептал Ваня, — ты… так ты все-таки… — бочком он отошел от лавочки и опрометью влетел в свой подъезд.

— Не долго музыка играла, не долго Ваня танцевал, — произнес сбитый с толку Муся. — Ну, и как это понимать? — спросил он и тут же ответил: — А понимать это надо так, что наш Ваня или рехнулся, или его отымел Никаныч — одно из двух. Второе гораздо интереснее. Так мы и будем думать… И мое сердце остановилось, мое сердце за-мер-ла…

Поднявшись, Муся, почти уже засыпая, решил все умозаключения оставить на завтра и идти домой спать.

«Дрянной день, дрянной город, дрянная страна, — беззвучно шептал он, — как я вас всех ненавижу. Как бы я хотел вырваться отсюда… Страна идиотов, проституток, убийц и педерастов… Как я ненавижу эту страну, людей, которые живут здесь… быдло… как я ненавижу этих людей… Америка — вот та страна, где можно жить достойно… Я хочу в Америку. В этой дремучей России можно только умереть… как собака… Здесь могут жить только собаки… Страна собак, вшивых, облезлых сук…»

Муся еще долго бы так бормотал, прервало его размышления жалобное кошачье мяуканье. Муся как раз входил в свой подъезд.

— Опаньки, котенок! Это где же он? — Муся стал быстро подниматься по лестнице; проскочив свой этаж, он добрался до последнего, пятого, и там, в углу, возле окна увидел маленького черненького котенка. Котенок был до того мал, что удивительно, как он вообще добрался до пятого этажа (если он конечно, пришел с улицы). — Как же ты сюда забрался? — опустившись возле котенка на корточки, не без интереса произнес Муся. — А может, тебя выбросили? Вместо ответа котенок перестал мяукать и мигом нырнул под Мусю, и там, прижавшись к его ноге, заурчал. — Ах, вот ты даже как, — усмехнувшись, Муся поднялся, сказав котенку: — Ну, хочешь, если конечно хочешь, пойдем ко мне. — Больше не обращая на котенка внимания, стал спускаться на свой, третий этаж. Не обернувшись ни разу, Муся только слышал, как котенок, мягко падая на лапки, прыгал за ним, бесстрашно преодолевая одну ступеньку за другой. — Упорный! — Заметил это Муся, и так ему стало хорошо, так свободно, что, расчувствовавшись, он чуть не заплакал. — Бывает же такое, — произнес он уже возле своей двери и, наконец, обернувшись, взглянул на котенка; тот, урча уже, терся возле его ног. — Не думаю, что родители будут рады тебе… но если честно, мне на их мнение наплевать. — Открыв дверь, он ступил в квартиру, следом, торопливо перебирал лапками, котенок.