Денис Коваленко - Татуированные макароны

— Так, пацаны, чтобы я больше этого не видел, — строго заявил Макс. — И без того проблемы, так еще сами друг на друга кидаемся.

— Все в порядке, Макс, — спокойно произнес Муся и, обратившись к Абрамчику, уточнил:

— Я прав, Абрамчик?

— Прав, — после паузы согласился Абрамчик.

— Дрянь какая-то: из-за бабы друзья ссорятся. Дима, ты уж извини меня, — поднявшись, Муся вновь протянул свою руку Абрамчику.

Возникла странная пауза. Абрамчик не торопился пожать его руку. Муся выдержал эту паузу: хладнокровно он продолжал стоять с протянутой рукой, пока Абрамчик, наконец, поднявшись с дивана, не пожал ее, но пожал не крепко. Муся заметил это, но не выдал себя ни чем. Вернувшись в кресло, он закурил. После выпитого подростки уже ленились выходить курить на кухню, и Абрамчик первым нарушил данное им табу.

— Ладно. Мусь чего там у тебя с Машкой-то было? — возобновил Макс начатый и так неожиданно прерванный разговор.

Возобновил он его исключительно из любопытства, ни обижать, ни оскорблять Абрамчика он ни в коей мере не хотел, ему просто было интересно. По своей простоте Макс совсем не придал значения тому, что история может ранить Абрамчика. Парни помирились, и все, значит, в порядке. Муся, напротив, все видел и понимал и, чтобы окончательно раздавить Абрамчика, продолжил свой рассказ, приводя самые откровенные и грубые подробности. Зачем он так делал? Вероятнее всего, просто от скуки. Что может быть веселее, чем делать человеку больно, видеть, как тот тихо бесится, но сделать ничего не может.

Для большего накала Муся повернулся к Абрамчику и вежливо спросил:

— Дима, я думаю, ты не бросишься на меня вновь.

— Ладно, пацаны, хорош, — оборвал его любезности Макс, — давай рассказывай.

Улыбнувшись, Муся продолжил:

— То, что Маша блядь, здесь я, может, и погорячился, но что она дура набитая — это факт. Знаешь, Дима, почему она соседу своему отдалась? Она мне сама это говорила: так, чтобы попробовать, и чтобы с девственностью своей расстаться с человеком опытным, который сделает все аккуратно и безболезненно. И, что ее поразило, боли она никакой не почувствовала, а только одно наслаждение. И, что замечательно, Дима, очень ей понравилось минет делать…

— Ну, а с тобой как? — торопил его Макс.

— А со мной вовсе смешно получилось. Это я про первый раз с ней рассказываю. Где-то в октябре это произошло. Тепло еще было. Я ее на улице встретил, совсем случайно; вся хохма в том, что и она, и я в магазин вместе шли за хлебом, возле магазина мы и встретились. Хлеба купили и идем дальше, вроде бы я ее провожаю. Сначала говорили ни о чем — о школе, о кино, о литературе… Они, женщины, почему-то все чертовски любят разговоры о литературе, особенно о поэзии. Меня больше всего развеселило, что она со мной о Лорке разговор завела.

— О ком? — не понял Макс.

— Поэт есть такой испанский. Да не важно. Я обалдел, что она и сама стихи пишет, даже прочитала мне парочку: все про одиночество, про любовь. Я с ней соглашаюсь, что стихи замечательные, а самого так со смеху и распирает. И думаю: как у нее все это так складно получается — и любовь к минету, и к Лорке, и тут же одиночество, несчастная любовь, и следом же секс с соседом, из любопытства… Не знаю, Дима, от кого мы с Максом произошли, может правда от обезьяны, которую Бог сотворил по образу и подобию своему, как ты выразился…

— Я не говорил — по образу и подобию! — процедил сквозь зубы Абрамчик.

— Вот от кого женщины произошли действительно загадка, — не слушая его, продолжал Муся.

— Муся, ты ближе к делу, — Максу не терпелось услышать главное, все эти разговоры, кто от кого там произошел, были ему не интересны.

— Ладно, ближе к телу, как говорил Мопассан, — раздавив в пепельнице сигарету, Муся продолжил: — Словом, говорим мы с ней о всякой ерунде, больше она говорила, а я с дельным видом ее слушал. И таким я ей показался загадочным, таким странным. И давай она мне рассказывать, какой я странный и какой я загадочный. И до того уже завелась, что спросила, а есть ли у меня девушка, а у самой глазки блестят, я этот блеск сразу вижу.

— Глазастый какой, — чуть слышно буркнул Абрамчик.

Реплика его осталась незамеченной. Муся, как специально, рассказывал не без хвастовства, и это-то хвастовство больше всего и бесило Абрамчика.

— Чувствую я, — продолжал Муся, — что неспроста все эти разговоры про «загадочность», «странность»; и предлагаю я ей, так загадочно , с налетом романтизма — пойдем на крышу слазаем и оттуда на город с высоты птичьего полета посмотрим.