Леонид Гартунг - Завтра ты войдешь в класс

Или такой случай. Шел последний урок в пятом классе, и учительница посоветовала детям:

— На каникулах заведите дневники. Записывайте все интересное. А осенью мы по дневникам напишем сочинение «Мое лето».

Мысль ребятам понравилась. Зоя пришла домой и сказала:

— Мама, купи мне общую тетрадь.

И мама купила. Так появился Зоин дневник. На первой его странице девочка старательно нарисовала цветы, отходящий поезд и написала: «Запись интересных происшествий Зои Созыкиной». Летом она побывала в Академгородке, затем в деревне у бабушки. Видела Обское море, впервые летала на самолете, научилась плавать. Она загорела и подросла. Каждый вечер, как бы она ни устала, Зоя открывала дневник. «Налетела гроза, и деревья пригибались, как трава, и сильно пахло молнией»; «Сегодня помогала грести сено. Под ним — земляника, теплая от солнца»; «У самолета ноги, как у птицы, только внизу не когти, а маленькие колеса»; «Обское море в одну сторону совсем как море». Зоя старалась писать разборчиво, выводила каждую буковку. Как же иначе? Дневник будет читать учительница!

Но вот наступило первое сентября. Зоя положила дневник в новый портфельчик и отправилась в школу. И весь день ждала — вот учительница спросит дневник. Но та не спросила. «Завтра», — решила Зоя. Но учительница не спросила ни завтра, ни послезавтра…

А потом Зоина мама нашла дневник на полу за диваном.

— Почему же ты его не отдала?

— А она не спросила, — с обидой ответила Зоя и подумала: «Знала бы, не старалась». В другой раз попросит учительница собрать гербарий или сделать вырезки из газет, а Зоя подумает равнодушно: «А зачем? Кому это надо?»

Или еще. Урок только что кончился. Ребята окружили учительницу литературы.

— Мария Николаевна, а Климов у нас стихи пишет!

Мария Николаевна отрывает взгляд от классного журнала:

— А ну, покажи.

Климов конфузится и прячется за спины товарищей, но его выталкивают вперед. Им даже гордятся, как классной знаменитостью. А Марии Николаевне некогда. Ей нужно выставить оценки, поговорить с завучем, который был на уроке, перекусить в буфете. Она бегло читает крупные строки на тетрадном листике.

— Сам сочинял?

— Сам, — заливается краской Климов.

Он с удовольствием сбежал бы, но товарищи бдительно охраняют его.

— Гм, — кисло морщится Мария Николаевна. — Какая же это рифма: «Окно — далеко?» Плохо. А не рано ли тебе браться за стихи? Ведь нужен талант, знания. Ты бы лучше в стенгазету что-нибудь… Заметку или карикатурку…

«Карикатурку!»… На губах Климова блуждает еще застенчивая улыбка, но рука уже нервно тянется к листку. «Зачем показал? Не надо было». Он расталкивает товарищей, рвет листок и бросает в урну. Ему уже не хочется писать стихи.

Дети легко прощают отдельные срывы своих воспитателей, но никогда не прощают пренебрежения к себе. И в этом они, конечно, правы.

Случай с артистом интересен не сам по себе. По отдельному случаю нельзя судить о человеке. Интересно другое — случай этот не забылся, хотя с того времени прошло не год и не два, а несколько десятилетий. И до сих пор помню боль той минуты, обиду и какую-то недетскую тоску оттого, что человек оказался не таким, каким я его себе представлял.

Мы в сутолоке ежедневных забот часто не замечаем своих ошибок. Мы-то не замечаем, а дети все замечают, оценивают и над всем размышляют. Мир взрослых всегда у них перед глазами, и никакая несправедливость, небрежность, ложь не ускользнет от их внимания, будь то куски железного лома, которые мы не позаботились вывезти, детский дневник, который мы не посмотрели, или увлечение стихами, которое мы не оценили. Мы сами иногда походя разрушаем то хорошее, чему открывается душа ребенка, а потом недоумеваем, почему он груб, насмешлив, равнодушен, относится к нам без должного уважения.

С тобой случалось такое? Появился новый человек. С ним интересно говорить. Он умен. Как будто неплохо работает. Радуешься, что в твой коллектив пришел хороший товарищ. Все идет как нельзя лучше, но однажды замечаешь, что товарищ этот солгал. Пусть даже по пустяку, однако вся его привлекательность сразу тускнеет. Словно невидимая стена возникает между вами. Эта стена — недоверие. Теперь уже тебе кажется, что все в этом человеке фальшиво. И ты перестаешь его уважать.

Ложь отвратительна. Лев Толстой говорил, что с человеком лживым невозможно иметь человеческие отношения. Издавна в людях ценится соответствие их слов и мыслей их поступкам. Теперь эти качества личности стали неотъемлемыми нравственными принципами советских людей.