Юнус Чуяко - Сказание о Железном Волке

— Анзор?! — не поверил я.

— А ты думал?.. Ну, или… так и скажет: «Счастливого пути, Барон!»

— Хочешь сказать, знают тебя по всей трассе?

— А что я — последний человек?.. И я их знаю. Понравится… да хорошо улыбнется, мало ли! И я ему — ящик помидоров: ешь — не хочу! Мне не жалко!..

— А забор дома поднять, ым?

Дедушка спросил вроде невпопад, и Барон опешил:

— А при чем тут забор?..

— У доброго человека не должен на земле лежать…

— Да у меня двор — последний… На Хашхону выходит.

— И за Хашхону тянется, — сказал Хаджекыз.

— Это почему?

Дедушка Хаджекыз помолчал:

— Недаром тебя — Барон, а?.. Знаешь, как цыган сына ругал?.. Вон! — кричит. — С моего двора!.. И — кнутом по ногам. Ну, сын один раз отпрыгнул. Цыган опять: вон!.. И — по ногам. В третий раз. В пятый. В десятый. Давно уже за табор прогнал. И все — вон с моего двора!.. Сын уже стоит на краю леса. И говорит: «Отец!.. Ты бы сказал, где твой двор кончается?..»

— Хорошо! — беззаботно хохотал Барон, и кудлатая голова его подергивалась на сцепленных под затылком ладонях. — Что правда, то правда… На днях соседская корова зашла в огород…

— Сама зашла? — справился дедушка.

— А как еще?

— Да как?.. А то не знаешь?.. Как у цыгана спрашивают: «Ты куда это чужую корову ведешь?..» — «Корову? — спрашивает цыган. — А где она?..» — «Как где?.. За тобой на веревке идет!..» А цыган обернулся да как закричит: «Ты глянь, и правда, — корова!.. А я по дороге иду — веревка лежит. Дай, думаю, подберу — вдруг да пригодится в хозяйстве. Кто ж знал, что за нее корова привязана?»

Мы с Олениным тоже посмеивались. А дедушка разошелся!

— Ничего, Анзор, ничего!.. Еще одну-две коровы съешь, а там, глядишь, они перестанут к тебе во двор заходить… бояться будут. Дикие звери забредать начнут. Сперва на кабанов будут люди в твоем огороде охотиться, а потом, глядишь, — и на медведей. Так что не поднимай забор!.. Дать майору ящик помидоров — это куда важней!

— Ну, не нашим же мне давать, Хаджекыз! — запротестовал Барон. — Полста берет. Старшина… И еще морщится: обижаешь, мол, черкес!.. Мало даешь!

— А если адыгейцы?.. — простодушно допытывался дедушка. — Адыгейцы-гаишники… такие же?

— Ещ-ще хуже! — Барон даже голову приподнял. — К-козлы!..

Чтобы смягчить неловкость перед Олениным я неопределенно сказал:

— Ну, ты уж!..

— А что — нет?! — снова вскинулся Барон. — Тот же твой Баков!.. К-козел.

Дедушка усмехнулся — слышно по интонации:

— Сейчас козел, да А если что случится?..

— Ну, что случится? — вскинулся Барон.

— Как цыган через лошадь перешагивал, знаешь?.. Судят его за то, что лошадь украл, — начал дедушка. — Ну, расскажи, мол, как было дело?.. Да как?.. Хотел, говорит, через дорогу перейти, а она лежит. Лошадь. Пройти мешает. Дай, думаю, переступлю через нее. То-олько хотел перешагнуть, а она как вскочила… как меня понесла!.. Это спасибо товарищу милиционеру, что он остановил лошадь, а то я верхом ездить не умею, еще упал бы!

Никак не мог забыть дедушка, что он когда-то был джегуако, таким же знаменитым, как сам Пакэ!.. Нет, не мог.

За что его дедушка так любит? Барона.

Когда я его однажды чуть ли не с ревностью об этом спросил, он сперва задумался. «Ты еще молод, чтобы это понять… Или дело не в молодости?.. Потому что проще всего сказать: он — не наш. Он — не адыг. Ему все можно — цыган!..»

Лошади вдруг стали, наступила не нарушаемая ничем тишина — может, Хаджекыз хотел, чтобы мы к ней прислушались?

Только тут, когда общий разговор, поддерживаемый дедушкиными насмешками над Бароном, угас, меня вдруг догнали уже давно сопровождавшие нас звуки: постукивание кованных копыт и хруст гравия под колесами, поскрипыванье сухого дерева в пазах брички и сытый шелест в хорошо смазанных ступицах…

— Тхагаледж! [16] Бог земледелия. — громко сказал Хаджекыз, и голос его прозвучал в тишине неожиданно горько. Уронил голову, плечи у него опустились, но почти тут же он выпрямился, серая его войлочная шляпа легла краем на спину — дедушка смотрел вверх.

Я сперва тоже невольно задрал подбородок, глядя на кучку облаков над синей линией горизонта — вот-вот они должны были вспыхнуть от первых солнечных лучей… Чем не трон для божества, в самом деле, — зажжется сейчас удивительными красками, ослепит всех, глядящих вверх. Зато самому ему, восседающему на небесных подушках, так удобно будет глядеть на освещенный до самой малой травинки мир внизу… Но почему у Хаджекыза голос как на похоронах?