Юй Хуа - Месяц туманов

На следующий день в полдень почтальон принёс ей письмо от Муду, находившегося где-то во тьме подземелья за тысячу ли [7] Ли — китайская мера длины, равная 0,5 км. от неё. Иероглифов Муду знал не больше, чем Хэй, послание было написано на картонке от пачки папирос и состояло из одного предложения в несколько слов: «Скоро похолодает, ночью не спится, передайте мою мохнатую О». Хэй прочитала трижды, но никак не могла взять в толк, что такое О? По словам «ночью не спится» она предположила, что муж намекает на то, чем они занимались, погасив лампу. Её разозлило, что он помнит только об этом. Но в конце концов Муду всё же думает о ней, и перед её глазами встало его некрасивое, но милое лицо. Она сердито выпалила:

— Вот балда!

Старик же, сжимая в руке купюру в пятьдесят юаней, пришедшую вместе с письмом, радовался и внимательно следил за выражением лица невестки, когда та читала письмо. Почувствовав неладное, он поинтересовался содержанием, и Хэй, сгорая от стыда, зачитала ещё раз вслух. Тут старик всё прояснил:

— Эхе-хе, это он просит передать его куртку, подбитую овчиной. Муду просто забыл иероглиф и вместо него нарисовал кружок.

От этих слов лицо Хэй сразу потухло.

Оставшись одна, Хэй посмеялась над своей нелепой догадкой. Всё-таки муж у неё малограмотный трудяга, для него написать письмо не легче, чем в забой спуститься. Уж если он будет писать, то только при крайней нужде, и откуда у него возьмутся силы и время на любовные послания? Она глубоко вздохнула и заволновалась: как этому простофиле живётся на чужбине, без близких? Чем он питается? Где спит? Как под землёй вслепую, на ощупь ползёт и тащит уголь? Хэй радовалась, что вчера ночью не позволила Лайшуню взять себя за руку и тем самым обидеть мужа, который зарабатывает для неё деньги!

Подумав о Лайшуне, Хэй решила проявлять максимальную осторожность, чтобы сохранить верность мужу. Но для молодой женщины, обуреваемой желаниями и впустую проводящей ночи на большом кане, выполнить этот долг было очень трудно. Она чувствовала угрызения совести за то, что обидела Лайшуня. «Всё-таки он хороший человек», — пробормотала она про себя. А ведь когда Хэй повторно выходила замуж, то вполне могла выбрать Лайшуня. Пути брачных дел воистину неисповедимы. Женщина вручает своё тело и душу одному мужчине, или другому, в его единоличное владение, и когда мужа нет дома, то всё равно никому нельзя ею пользоваться. Загадочна судьба человеческая…

Когда Хэй пошла на поле собирать редьку и заметила вдалеке Лайшуня, то поздоровалась первой. Стоило женщине проявить приветливость, как Лайшунь аж засиял. Они стояли под тёплым солнцем начала зимы, говорили и не могли наговориться. Лайшунь открыл ей глаза на живую воду, текущую в реке вдоль поля, на синеватую, как язык пламени, дымку у подножия скал на другом берегу, на линию дальних гор, изогнутую игрой света и облаков в причудливую дугу. Хэй родилась в горах и тридцать лет прожила здесь, но в первый раз прониклась удивительной красотой этих мест.

Хэй начала округляться, её тело, прежде состоявшее из сплошных мышц, теперь стало нежным и мягким, в углах рта залегли складочки, отчего её губы стали казаться более пухлыми. На те пятьдесят юаней, что каждый месяц присылал Муду, она выправила сгорбленному отцу новую войлочную шляпу, а себе сшила голубую в белый цветочек блузку. Блузка получилась скромной и простой, но со вкусом. Когда, скрепив волосы на затылке, Хэй с корзинкой редьки в руке шла на реку мыть овощи, то выглядела очень даже элегантно. Однажды она бежала по тропинке и сзади её осветили лучи солнца, вышедшего из-за горы. Кто-то увидел её и воскликнул: «Красотка!» Хэй от стыда аж присела на месте. Это был Лайшунь. Он ещё сказал, что когда она бежала, то лучи заката обрисовали вокруг неё багряный контур — «как будто это был свет, исходящий от бодхисатвы!»

Хэй очень волновалась из-за болезни старика. Улучшений не намечалось, силы с каждым днём оставляли его. Рис, овощи и чай у них были, а вот скоромного они себе позволить не могли. Тогда Хэй пошла на канал, где, зайдя босыми ногами в воду, стала собирать в иле ракушки, которые горцы называли «морскими коровками». Дома она обдала их кипятком, наскребла мяса и поджарила его, чтобы попотчевать отца. Однажды в полдень, когда старик, отобедав, лёг на кан отдохнуть, а Хэй забралась на изгородь, чтобы снять ботву батата, развешанную там для просушки и предназначенную на корм свиньям, Лайшунь, подойдя к воротам, тихонько окликнул её.