Эдвард Кэри - Кроха [litres с оптимизированными иллюстрациями]

Мы успели вовремя. Ребенок еще не появился. Елизавета села на стул впереди, рядом с креслами других важных свидетелей, для менее важных расставили простые скамьи. Я же была предоставлена самой себе. Я еще не видела старшего брата Елизаветы, самого короля, но будущий отец должен был также находиться где-то тут. Я потолкалась в толпе, слегка отодвигая каких-то знатных очевидцев важнейшего события, пока не заняла удобное место, откуда мне все хорошо было видно. Оттуда я – наконец! – увидала Марию-Антонию-Жозефу-Жанну, или попросту Марию-Антуанетту, королеву Франции.

Лоб королевы был покрыт испариной от натуги. У нее оказалась удлиненная голова, светло-голубые глаза, довольно широко поставленные. Тут я вдруг потеряла ее лицо из виду, а потом, совершив небольшой маневр в толпе, вновь увидела. Крупный орлиный нос, нижняя губа выдавалась вперед чуть больше, чем верхняя, милый округлый подбородок. Меня вновь оттеснили, но я снова заняла наблюдательный пункт. Над ее лицом возвышался купол лба, покрытый бисеринками пота. Ощущая волны жара, исходящие от ложа роженицы, я позабыла, как мне было холодно в тот день поутру или что за окном декабрь. Королева села в кровати, заставив присутствующих ахнуть и зашуршать платьями: все старались получше разглядеть роженицу. Какая красавица! Какая лебяжья шея! Какие покатые плечи! Но потом она глубоко вздохнула и вновь упала на подушки, вызвав новый всплеск движения в толпе – и тут я окончательно потеряла ее из поля зрения. Я огляделась в поисках места, где мне было бы лучше видно. В королевской опочивальне окна были без подоконников, а немногие скамьи перед окнами уже все были заняты. В этой тесной душной комнате среди множества предметов – и людских тел – лишь одно место показалось мне подходящим, откуда уж точно ничто бы не застило мне обзор. В углу стоял комод из палисандрового дерева пяти футов высотой, с накладкой сверху, или, скорее, крышей, и я решила, что смогу там преспокойно сидеть, и никто мне не будет загораживать вид. Я попыталась вскарабкаться наверх по его инкрустированной стенке, но она была покрыта толстым слоем лака, и я безнадежно скользила по полированной поверхности. Тогда я попыталась выдвинуть ящики, надеясь, что по ним смогу взойти, как по ступеням, но все пять ящиков оказались заперты, точно сомкнутые звериные челюсти. Но это меня не обескуражило. Я в нетерпении ждала подходящего момента. В комнату входили все новые и новые люди, и из-за их спин я вообще перестала видеть королеву, но полагала, что не пропустила пока ничего важного. Королева произнесла несколько приглушенных слов, и окружившие ее члены королевской семьи отвечали отрывистыми тихими фразами, но ни криков, ни плача новорожденного слышно не было, из чего я заключила, что у меня еще есть время. Наконец удобный момент настал. Внезапно все пришло в движение – не по причине явления младенца на свет, но из-за того, что кто-то вдруг бросился поправлять огромный гобелен над ложем королевы, боясь, как бы толпа его не задела и не свалила на роженицу. Началась суматоха, все повскакали на ноги, и я, улучив секунду, схватила пустой стул, подтащила к комоду, взобралась на него и так увеличила свой скромный рост. Наконец мне удалось присесть на верхний край комода. И точно: оттуда мне открылся прекрасный вид на королевское ложе.

В покои королевы к этому моменту набилось, по моим подсчетам, человек пятьдесят. Королева лежала на ложе, в окружении врачей и родственников, беседуя с ними и, видимо, забыв, что вокруг собралась огромная толпа зрителей в предвкушении представления, которое она должна им дать. И мы все ждали, устремив взоры на ее вздувшийся живот, покрытый простынями, но ничего не происходило. Ее лоб лоснился, дамы обмахивали ее веерами, грим тек по щекам. Принцесса де Ламбаль, во втором ряду публики, выглядела особенно разрумянившейся от жары. И вдруг я узнала кое-кого в толпе, он стоял ближе к первому ряду: это был мой добрый друг, слесарных дел мастер! Как это чудесно, подумала я, этого человека так любят в Версальском дворце, что ему даже дозволено присутствовать при столь важном событии. Затем королева издала громкий стон – и представление началось.

Антуанетта заворочалась и застонала, врачи бросились наперебой давать ей советы, а принцесса де Ламбаль смертельно побледнела. Люди зашептались, повскакали с мест, чтобы получше разглядеть королеву и поймать каждый ее потуг, каждый вздох и стон, каждую гримасу. Бедняжка тужилась, пыхтела и потела, лицо у нее раскраснелось, она закричала, но младенец все не появлялся. Дитя никак не желало выходить, оно оставалось во чреве еще довольно долго, и в наступавшие моменты тишины, когда несчастная королева отдыхала, тяжко дыша, все вновь занимали свои места и начинали тихо переговариваться, а уже в следующее мгновение опять подпрыгивали и вперяли взоры в стонущую королеву. Так оно и продолжалось: зрители то вскакивали, то садились в такт родовым схваткам королевы, пока наконец, где-то после одиннадцати утра, ребенок не начал выходить.